с руки пестрых птиц, чирикавших в клетках, словно души, лишенные возможности освободиться из плена, в который они однажды попали благодаря своей доверчивости и заблуждениям. Надобно добавить и пояснить здесь, что за время своего пребывания в монастыре я освоился с ремеслом переписчика и, как правило, братья с гораздо большей охотой мне, нежели кому-либо другому, поручали делать самые ценные копии. Должно быть, преувеличенные известия о моих способностях распространились далеко за стены обители и достигли даже Бенмарте. Иначе откуда было знать госпоже о том, что я могу оказать ей подобную услугу… Так по наивности своей полагал я, вглядываясь в колдовские глаза синьоры Лучии, и лишь позже перед самой смертью моего наставника стало мне известно, что это никто иной, как он сам сообщил ей о том, что привезет с собою весьма сведущего в письменном деле послушника.
– Да, ваша светлость, так и будет, если позволят отец Андреа и устав нашего ордена и если не случится мне совершить нечто неугодное воле Господа.
– Воля Господа тут абсолютно ни причем, – она взяла со стола зеркало в серебряном переплете и принялась покрывать кармином свои полные напоминавшие сочные плоды гранаты губы.
Я вздохнул и лишь поклонился в ответ.
– Я желаю, чтобы ты это сделал, даже если рухнут небеса. Так, кажется, говорил кто-то из язычников? Никогда еще ни одна книга не казалась мне более занимательной, чем эта. И я хочу, чтобы она была приведена в надлежащее состояние. Я слыхала, что из Константинополя ее доставил морем один венецианский купец, а точнее разбойник… и среди строк, над которыми ты будешь трудиться в тишине твоей кельи, крови пролито больше, чем нужно было бы, чтобы наполнить вот это озеро, – она указала зеркалом на окно, за резной решеткой которого поблескивало озеро весьма обширных размеров, – но тебя это не должно волновать.
Тут она умолкла, и во время долгой паузы не было слышно ничего, кроме шелеста ее одежд и веселого пения птиц, насытившихся благодаря ее заботам. Герцогиня открыла дверцу клетки и одна из птах выпорхнула сквозь дверцу и села ей на плечо, но она не попыталась тут же возвратить ее в неволю, точно и не боялась, что крылатое создание может испортить ее прекрасный наряд, а, подойдя к окну, позволила пленнице улететь в прохладную густую зелень сада.
И тут я заметил, что глаза сеньоры Лучии стали влажными, как озеро, на которое они смотрели в тот миг. Должно быть, она едва сдерживалась от слез, а то, что сказала она после, только еще больше утвердило меня в мысли о том, что ее светлость знала или догадывалась так или иначе о печальной судьбе, что была уготована ей из-за предательства возлюбленного ее кардинала Джованни.
– Довольно ей томится здесь… приходит пора, когда каждый из нас заслуживает права на свободу.
– Душа всегда страждет, ваша светлость, такова участь человеческая, – осмелился возразить я ей.
– Моя душа страждет узреть плоды твоих трудов, Джузеппе, –
