его знакомымъ.
И годъ тому назадъ, когда послѣдній разъ Константинъ видѣлъ брата, Николай былъ не хорошъ и даже страшенъ, но теперь и некрасивость и мрачность, особенно когда онъ былъ золъ, еще увеличились. Маленькій, нескладный ростъ, растрепанная, грязная одежда, не вьющіеся[700] густые висящіе на морщинистый лобъ взлохмаченные волосы, короткая борода, не растущая на щекахъ, усы и брови длинные и висящіе внизъ на глаза и губы, худое, желтое лицо и блестящіе, непріятные по своей проницательности глаза.
– Я нынче пріѣхалъ, узналъ, что ты тутъ, и хотѣлъ…
– Да,[701] отъ лакея Сергѣя Дмитріевича. Ну, да чтобъ ты такъ не бѣгалъ глазами, я тебѣ въ двухъ словахъ объясню, зачѣмъ я здѣсь и кто это. Изъ Кіева я убѣжалъ отъ долговъ, сюда пріѣхалъ получить долгъ съ Васильевскаго, онъ мнѣ долженъ 40 тысячъ по картамъ. Это дѣлецъ, – сказалъ онъ, указывая на господина, – адвокатъ, по мнѣ, понимаешь. Порядочные адвокаты ходятъ къ порядочнымъ, а къ нашему брату такіе же, какъ мы. А это, – сказалъ онъ по французски, указывая на женщину, – моя жена, т. е. не бойся, знаменитое имя Левиныхъ не осрамлено, мы не крутились, а вокругъ ракитаго куста. Я ее взялъ изъ дому, но желаю всѣмъ такихъ женъ. Ну, ступай, Маша. Водки, водки, главное. Ну, теперь видишь, съ кѣмъ имѣешь дѣло. И если ты считаешь, что компрометировался, то вотъ Богъ, а вотъ порогъ.
Константинъ Левинъ слушалъ его, но понималъ не то, что ему говорилъ братъ, а все то, что заставляло его говорить такъ, и внимательно смотрѣлъ ему прямо въ глаза. Николай Левинъ понималъ это; онъ зналъ, какъ братъ одной съ нимъ породы, однаго характера, ума, понималъ насквозь значеніе его словъ, и, видимо,[702] сознаніе того, что онъ слишкомъ понятъ, стало непріятно ему. Онъ повернулся къ адвокату.
– Ну, батюшка, видите, какіе у меня братья, у него 3 тысячи да земель не заложенныхъ, и, видите, мною не брезгаютъ.
– А что же, есть надежда получить эти деньги? – спросилъ Константинъ Левинъ, чтобы вести разговоръ общій, пока не уйдетъ этотъ господинъ.
– Когда я пьянъ, то чувствую надежду, – отвѣчалъ Николай Левинъ, – и потому стараюсь быть всегда пьянъ.
– Полная, Константинъ Дмитричъ, – отвѣчалъ адвокатъ улыбаясь. – Я принялъ мѣры и полагаю…
Константинъ Левинъ не слушалъ адвоката, а оглядывалъ комнату. За перегородкой въ грязной конуркѣ, вѣроятно, спалъ онъ – брать. На диванчикѣ лежала ситцевая подушка, и, вѣроятно, спала она. На ломберномъ столѣ въ углѣ былъ его міръ умственный. Тутъ Константинъ Левинъ видѣлъ тетради, исписанныя его почеркомъ, и книги, изъ которыхъ онъ, къ удивлен(і)ю, узналъ Библію.[703]
– Ну, ему не интересно, – перебилъ его Николай Левинъ, – а вотъ водки – это лучше, – прибавилъ онъ, увидѣвъ входившую Машу съ графинчикомъ и холоднымъ жаркимъ. – Ну что жь ты дѣлаешь, разскажи, – сказалъ онъ, сдвигая карты и патроны со стола, чтобы опростать мѣсто для ужина, и повеселѣвъ уже при одномъ видѣ водки.
– Я все въ деревнѣ живу.
– Ну a Амалія наша (онъ такъ
