Он попросил подать ему ужин наверх.
Оно и понятно: у него уйма причин поменьше высовываться на люди. У бретонцев долгая память, особенно если дело касается предательства, и мы не очень-то склонны прощать. Я делаю шаг вперед и предлагаю:
– Давай я все отнесу. А то он нынче не с той ноги встал…
Девушка подозрительно хмурит брови:
– Тебе-то почем знать?
Я одаряю ее холодной улыбкой:
– Его человек предупредил меня, когда пришел договариваться на вечер.
В ее взгляде вспыхивает презрение. Во мне же гордость (поверила! она мне поверила!) мешается с раздражением (она сочла меня потаскухой!). Покамест все так, как и предрекала сестра Беатриз. Людям свойственно видеть и слышать то, чего они ждут. Нас учили пользоваться этим к своей выгоде, но что-то я не в восторге!
Девушка сует мне в руки поднос, да так резко, что я едва успеваю схватить его. После чего она уносится вниз по лестнице – только юбки взлетают да стучат башмачки. Я остаюсь перед толстой дубовой дверью. Там, за ней, моя первая жертва.
Знания, полученные за три года учебы, бестолково мечутся в моей голове, точно стая испуганных голубей. Я строго напоминаю себе: бояться нечего. Я сама, собственными руками приготовила отраву. Яд будет действовать медленно: к тому времени, когда изменнику настанет час умирать, я успею оказаться весьма далеко – пойди что-то не так, последствия меня не коснутся. А остальным будет казаться, что он всего лишь заснул крепким пьяным сном…
Нет, говорю я себе. Все пройдет без сучка без задоринки, иначе и быть не может! Удерживаю поднос одной рукой, стучу в дверь:
– Ваш ужин, месье!
– Входите, – глухо отвечают мне по-французски[1].
Я открываю дверь и снова перекладываю поднос, чтобы плотно прикрыть дверь за собой. Раннион на меня даже не смотрит. Он сидит у огня, развалившись в кресле, и потягивает вино. Рядом на полу стоит целый кувшин.
– Поставь на стол, – бросает он, не оборачиваясь.
Прожитые годы не пощадили его. На лице глубокие морщины, волосы поседели и кажутся мертвыми, как осенние листья. В целом он выглядит попросту больным – можно подумать, нечистая совесть гложет его изнутри.
Коли так, я едва ли не благодеяние ему окажу!.. Ставлю поднос.
– Не желает ли месье, чтобы я наполнила его чашу?
– Да. А потом уходи, – приказывает он до того пренебрежительным тоном, что я даже радуюсь: уже завтра он не будет никем помыкать!
Приблизившись к креслу, я поднимаю руку к тонкой сетке, удерживающей мои волосы, и снимаю с нее одну из жемчужин. Потом наклоняюсь к кувшину и попутно заглядываю Ранниону в лицо. Его губы широко обведены черным. Ни дать ни взять Мортейн обмакнул палец во мглу его души и размазал ее кругом рта, как бы говоря: вот каким способом к нему придет смерть!
Ободренная таким знамением, я беззвучно роняю жемчужину в вино, дважды взбалтываю, беру чашу Ранниона и наполняю ее.
Я
В Бретани исстари пользовались бретонским языком (из группы кельтских), отличным от французского. В настоящее время число его носителей составляет около миллиона человек. (
