он занимается лошадьми, я разминаю ноги и затекшую спину. Напоив лошадей, Дюваль пускает их пастись, после чего роется в своей седельной сумке и извлекает небольшой сверток. Сунув его под мышку, идет прямо ко мне.
Я стою посередине поляны, греюсь на солнышке. С неудовольствием осознаю, что буквально впитываю каждое движение Дюваля. Вот он отбрасывает за плечо плащ, вот стаскивает потертые кожаные перчатки… До чего я дошла! – меня завораживают его руки. Я немедленно вспоминаю их прикосновение, их живое тепло… Делаю над собой усилие и отвожу взгляд.
Дюваль и не подозревает о том, какие чувства обуревают меня. Он разворачивает ткань и берет треугольный ломоть твердого сыра. Разламывает его пополам и протягивает мне кусок:
– На, поешь.
Я невнятно благодарю и беру угощение. Теперь я вроде как завишу от него, вот еще не хватало! Сперва меня кормил отец, потом собирался кормить Гвилло, а теперь еще он! Всколыхнувшееся детское упрямство велит запустить в него этим сыром и ни в коем случае не брать его в рот… но я давно уже не дитя. На мне долг перед моим монастырем, моим святым покровителем, моей герцогиней. Я жую и клянусь себе, что в следующей гостинице сама расплачусь за еду.
На поляне тихо, только журчит ручей, из которого напились лошади. Молчание кажется мне неловким, но о чем мне говорить с Дювалем? О каких-нибудь пустяках? Вот еще глупость… Интересно, а он чувствует нечто подобное?
Я кошусь на него и с негодованием обнаруживаю, что он наблюдает за мной.
Мы одновременно отводим глаза, но, даже не глядя, я каждым своим органом ощущаю его близость. Чувствую едва уловимое тепло его тела. Обоняю запах кожи и мыла, которым он пользовался утром в гостинице. Это неотвязное присутствие просто бесит меня. Ау, где вы, все мои обиды на этого человека? Где вы, подозрения? Куда пропал гнев?
Я вдруг спрашиваю:
– Что тебе было нужно от Ранниона тогда в таверне?
Вот так. Просто образец утонченной хитрости и расчетливого коварства.
Он морщит лоб, словно делая нелегкий выбор, и наконец отвечает вопросом на вопрос:
– А что тебе известно о человеке, которого ты там убила?
Я удивленно моргаю:
– Я не обязана что-либо знать о тех, кого убиваю. Я лишь исполняю волю Мортейна.
– И тебя это устраивает? Действовать вслепую, не ведая, почему и за что?
На самом деле меня это устраивает, и даже очень, но сам вопрос раздражает. Дюваль как бы намекает, что у меня ума не хватает не то что узнать сверх необходимого, но даже пожелать этого.
Я холодно отвечаю:
– Не надеюсь, что ты сможешь понять долг и послушание верных Мортейна.
Он настаивает:
– Как же монастырь определяет, кого следует убить?
Я вглядываюсь в его лицо, но не могу разобраться, чьи деяния он подвергает сомнению – монастыря или же сугубо мои.
– Это
