Никак не могу заставить себя выполнить ее требование. А вдруг вид моих шрамов осквернит мнение, которое могла составить обо мне Аннит, – точно так же, как пыль с моей одежды запачкала бы чистые простыни? Я познакомилась с Аннит считаные минуты назад, но уже боялась утратить ее расположение.
Она подходит ко мне, в руках – обещанная сорочка. От чистого полотна пахнет лавандой. Она видит, что я еще не разделась, и ее лицо смягчается:
– Тебе помочь?
– Нет… – Я обхватываю себя руками. – Я просто… ну… как бы… Мое тело все в рубцах… оно уродливо… Я не хотела бы оскорбить…
– Что за чушь, – отвечает она и ласково гладит меня по руке. – Здесь, в монастыре Святого Мортейна, шрамы у всех есть!
Она отворачивается, чтобы дать мне минутку уединения, и я помимо собственной воли принимаюсь гадать, что за отметины могут быть у нее.
Я выпутываюсь из старой драной рубашки. Мне упорно кажется, что в тех местах, которых касался Гвилло, от ткани разит свинарником.
– У тебя проклятие Матроны?
Голос сестры Серафины заставляет меня вздрогнуть и съежиться. Я с такой поспешностью – прикрыться, скорее прикрыться! – натягиваю новую сорочку, что кружится голова. Приходится обождать, пока пройдет дурнота. Потом я оборачиваюсь к монахине:
– Простите, что?..
Она указывает на мою спину:
– Это то, к чему прибегла твоя мать, пока ты была в утробе.
– Я, право, не знаю, как называлось зелье, которым ее снабдила ведьма-травница…
– Зато я знаю. – Глаза сестры Серафины полны сострадания. – Лишь проклятие Матроны способно оставить подобные шрамы. А теперь ложись-ка в постель!
Аннит не отходит от меня, пока я забираюсь в постель, потом склоняется и заботливо подтыкает одеяло. Подходит сестра Серафина с чашечкой отвратительно пахнущего снадобья; по ее словам, от него мне немедленно полегчает. Глотаю отвар – он отдает сгнившими ягодами и прелым сеном – и возвращаю чашку. Еще никто и никогда обо мне не заботился; даже понять не могу, нравится ли мне это новое ощущение.
Аннит присаживается на табурет возле моей кровати, потом оглядывается, убеждаясь, что монахиня вернулась к рабочему столу.
– Не знаю, поняла ты или нет, – понизив голос, говорит она мне, – а только сестра Серафина в полном восторге от твоего прибытия. Кроме нее самой, никто здесь не способен противостоять яду, и она попросту с ног сбилась, снабжая весь монастырь!.. Не удивлюсь, если после выздоровления тебя перво-наперво приставят к ней – помогать…
– С ядами? – переспрашиваю я, не вполне уверенная, что правильно поняла.
Аннит кивает, и я вновь смотрю на монахиню, хлопочущую у стола. На языке у меня вертится множество вопросов, но, когда я уже открываю рот, замечаю, что кровать у дальнего окна не пуста.
Сперва я этому радуюсь – по крайней мере, буду не единственной жертвой бесконечной заботы монашек. Потом замечаю, что запястья девушки привязаны к кровати.
