это ощущала. Но с другой стороны: на что ей жаловаться? Ханна права. О таких мужьях, как у них, мечтают многие, они и известны, и устроены в жизни, и богаты, и всеми любимы – так что же ее не устраивает? «У меня есть все», – решила она. Но потом какой-то голос из глубины: «У меня ничего нет». Ей постоянно чего-то не хватало. «У меня ничего нет», – сказала она сама себе, когда на нее нахлынула волна пустоты. В самой сокровенной сердцевине ее жизни – ничего.
Но она не могла определить конкретно: что же не так, чего не хватает. Значит, наверное, что-то не так с ней самой. Это она, Мэри, неправильная. Но почему? В чем проблема? И она все думала об этом и думала…
Иногда ей становилось так плохо, что хотелось оставить эту жизнь навсегда.
Когда Мэри нашла пачку с письмами, забытую среди вещей, которые они привезли с собой, сначала она подумала, что все они от Лил к Тому, – обычные письма, которые могла бы писать старая подруга или даже вторая мать. Начинались они все со слов: «Дорогой Том» и заканчивались «С любовью, Лил», иногда стоял крестик или два, обозначая поцелуй. А потом еще одно письмо – от Тома к Лил, неотправленное. «Почему я не должен писать тебе, Лил, почему, мне это просто необходимо, я постоянно думаю о тебе, боже, Лил, как я тебя люблю, ты мне снишься, мне непереносима наша разлука, я люблю тебя, люблю…» – и так далее, на несколько страниц. Мэри снова перечитала письма Лил, взглянув на них уже иначе.
И тут ей стало ясно все.
Она стояла с Ханной на тропинке в «Саду Бэкстера», слушала смех Роз и думала, что та над ней издевается. Она смеялась над ней, Мэри, и Ханна все наконец поняла.
Все ей стало ясно.
Глава 2. Виктория и стэйвни
На площадке моросила холодная темнота; голоса детей, разбившихся на две группы, привлекали взгляды взрослых, подходивших к большим воротам: разглядеть, где кто, стало уже сложно. Но благодаря какому-то родственному чутью детям из большей группы удавалось различить своих, и по одному или по два они бросались к выходу, чтобы их забрали и отвели домой. В самом центре, окруженном высокими стенами с битым стеклом наверху, два ребенка стояли сами по себе. Они издавали много шума. Мальчик колотил по воздуху руками и ногами и кричал: «Он забыл, я говорил ей, что забудет», а девочка пыталась утешить и успокоить его. Он был крупным ребенком, она – худенькой, с торчащими в обе стороны колючими хвостиками, перевязанными розовыми ленточками, мокрыми и обвисшими. Она была старше, но меньше. Но именно благодаря этим двум годам разницы она убедительно твердила ему: «Ну же, Томас, не надо, не горлань, они придут». Но он не успокаивался. «Пусти, пусти – не хочу, он забыл!» Одновременно к воротам подошли несколько человек, среди них – высокий светловолосый мальчик лет двенадцати, который принялся всматриваться в темноту. Наконец он заметил своего брата Томаса, за ним и другие уже начали тянуть руки и делать шаги вперед. Смятение и неразбериха. Этот высокий мальчик, Эдвард, схватил Томаса за руку и стоял ждал, а младший все брыкался и ныл: «Ты про меня забыл, да, забыл», – и смотрел на брата, а остальные дети тем временем расходились. Потом он развернулся, и они с Томасом тоже скрылись из виду.
