что, не кончал школу верховой езды?! Зачем обижаешь джигита!!!» (Когда я первый раз встал на вахту, то штурман меня со словами «ну куда же ты, козел, прешь!» по-отечески пожурил и, потеряв потом равновесие, чуть было в сердцах не пристукнул; а я, и правда, вместо «норд-оста» – сразу-то ведь не врубиться – уже проскочил на «зюйд-вест», а в это время на палубе все чуть ли не кувыркаются; вот Лешка тогда меня джигитом и окрестил. Зато после десанта на берег, когда до штурвала никак не доползти, я, выручая своих ослабевших товарищей, отмантулил за них подряд несколько вахт.) И, понимая, что Лешка хоть и хохмит, но за такие шутки может и «порвать» ему «пасть», «дракон» поджимает хвост. А после «замета», когда уже сушим трал и все хлобыщет и хлещет ветер и от соленого ушата не спасает застегнутый на все петлицы рыжий капюшон робы, я в это время раскачиваюсь на корме и в руках у меня теперь шест (называется «пёха»), и этой «пёхой», чтобы не намотало на винт, я обязан отпихивать сеть; но, вместо того чтобы отпихивать, наоборот, упрешься и вцепишься, и только одна мысль – как бы не смыло за борт; а перед тем, как уже высушенный трал будет болтаться над палубой, в позе ползущего на штурм теперь лежу на животе и собираю с каната кольца, а в это время Лешка, чтобы не смыло, держит меня за сапоги.
А когда путина заканчивается, то надо с сетями шустрить: списывать старые и набирать, покамест не разобрали, новые. Но Колька по запарке взял да и перепутал, где новые, а где старые, ну, и, понятно, погорел, какая-то падла донесла, вроде бы свой же «тузлук» (специалист по засолу). Дали, правда, немного, года два или три. Вот они с Витенькой в лагере и подружились. Витенька, значит, Монах, а Колька – Грек. И еще Колька с Витенькой соседи, и если раньше они были друзьями по бараку в лагере, то теперь они друзья по лагерю в бараке.
(Помню, Колька мне как-то все еще доказывал, что знает лично человека, который сидел с Высоцким в одной камере.
И я с ним сначала заспорил, но потом прекратил. Зачем, думаю, подрезать у человека крылья.
А Витенька – тот от Высоцкого вообще фонареет. В особенности когда слушает «Дайте собакам мяса…». Он меня эту песню обычно заставляет прокручивать по несколько раз.
Высоцкий поет: «Мне вчера дали свободу. Что я с ней делать буду?» А Витенька засосет очередной стакан и плачет. Потом как звезданет по столу кулаком. Или рванет скатерть. Нина Ивановна с Зоей все подбирают, а я Витеньку успокаиваю.
А когда с ним ведем диспут об экзистенциализме, то Зоя все над нами подтрунивает.
– Ну, ты, – улыбается, – Кюмю… давай что ли, наливай…)
…Отведя рукой развешанное на веревке бельишко, я вдруг увидел выходящего из барака Павлушу (наверно, все-таки у Павлуши нюх – моя последняя и единственная опора).
– Пойдем, – говорю, – тут одному гондону надо прочистить клюв.
И Павлуша меня сразу же понял.
Топаз, как только мы вошли, тут же хотел слинять, но не
