Нижнем Тагиле, на «провокацию» и, приспустив кальсоны, подставлял волосатую ягодицу медсестре. А та, с нацеленным из ампулы шприцем, уже давно приготовилась. И, привычно всадив иглу, все нажимает, и нажимает, и нажимает… И вот уже протягивает вату.
Так, несолоно хлебавши, и улетел.
А с Зоей мы познакомились так. Как-то всей лабораторией провожали на материк сослуживицу, начали еще на работе, а продолжили уже на дому. Эта сослуживица когда-то была Зоиной соседкой, и, когда ей дали квартиру, в ее комнату переехал Павлуша.
И тут вдруг и нарисовалась Зоя; оказывается, пришла за ключами, будет во время отпуска сослуживицы поливать фикус; теперь-то все понятно: хата.
И я как только Зою увидел – так чуть ли не выронил гитару: как будто меня ударили пыльным мешком. Да так с тех пор ударенный и хожу. И если посмотреть на мою фотографию в военном билете, то как-то и не очень верится, что я интеллигентный человек.
Я когда вылетаю из Москвы, то еще европеец. А не успею перелететь через Уральский хребет – и уже азиат.
А в нашу первую брачную ночь Зоя меня озадачила. Как написал в свое время Евтушенко, «постель была расстелена – и ты была растеряна». И мне вдруг потребовалось в туалет.
И тут Зоя и выдвигает из-под кровати горшок. И я ее сначала даже и не понял.
Уже без плавок, стою над горшком – и думаю. А Зоя, такая сентиментальная, тоже стоит и улыбается.
Праздники в магадане
Я открываю глаза – и отираюсь щекой о сиську… и все сиськи, сиськи… просто удивительно – и вдруг куда-то проваливаюсь…
Снова открываю глаза – и уже в очереди в гастрономе. И все бутылки, бутылки… – просто удивительно – и снова куда-то проваливаюсь…
Опять открываю глаза – и уже за столом в бараке; и все рюмашки, рюмашки… просто удивительно – и опять куда-то проваливаюсь…
Я открываю глаза – и отираюсь щекой о сиську… И все сиськи, сиськи… просто удивительно…
А после физзарядки я подошел к начальнику и говорю.
– Вот, – объясняю, – восемь уколов… – и протягиваю из диспансера справку.
– Какие еще, – морщится, – уколы… – и смотрит на меня, как баран.
– Как, – удивляюсь, – какие, – и показываю ему на справке печать.
Но потом все-таки доперло, как-никак парторг. И видит, что дело серьезное.
– Ничего, – говорит, – не знаю. Подводите коллектив. – И побежал на второй этаж жаловаться самому Шкуренке. А Шкуренко – это как раз тот самый гнус, через которого на меня вышел академик Шило. Еще перед фельетоном. Когда я к нему (к этому самому Шиле) приперся выгораживать Владилена.
Пока мне делали уколы, я ночевал в спальном мешке на пилораме, а после «провокации» одолжил у Лешки 18 рублей и купил билет на пароход. А уже в Находке, когда все ждал из Магадана перевод, пока еще бухгалтерия раскачается, ко мне прицепился какой-то странный тип и все угощал меня «бархатным» пивом, и я все не мог понять, чего ему от меня надо. И все интересовался, как я отношусь к Анатолию Кузнецову, свалившему по
