две чашки чая, я взяла с полки, где он хранился в алфавитном порядке, между мышьяком и цианидом, аптечную банку с этикеткой «Камелия китайская».
– Не беспокойся, – сказала я. – Это просто чай[29].
Теперь между нами повисло молчание, какое бывает, когда два человека начинают узнавать друг друга: еще не теплое и дружелюбное, но уже не холодное и настороженное.
– Интересно, как дела у твоей бабушки, – наконец сказала я. – То есть у Фенеллы.
– Полагаю, неплохо. Она твердая старушка.
– Крепкая, ты имеешь в виду.
– Я имею в виду твердая.
Она намеренно выпустила стеклянную колбу, с которой игралась, и наблюдала, как она разлетелась на осколки на полу.
– Но ее не сломают, – добавила она.
Мне страшно хотелось высказать свою точку зрения, но я придержала язык. Порслин не видела свою бабушку в таком виде, как я, распростершуюся в луже собственной крови.
– Жизнь может убить тебя, только если ты позволишь. Так она, бывало, говорила.
– Должно быть, ты ужасно ее любила, – сказала я, осознав еще в момент произнесения этих слов, что говорю так, будто Фенелла уже умерла.
– Да, временами очень, – задумчиво отозвалась Порслин, – а временами вовсе нет.
Должно быть, она заметила мое изумление.
– Любовь – это не широкая река, которая течет и течет себе вечно, и если ты в это веришь, ты дура бестолковая. Ее может запрудить плотина, и тогда ничего не останется, кроме тонкой струйки…
– Или она совсем иссякнет, – добавила я.
Она не ответила.
Я рассеянно взглянула в окно в сторону Висто и подумала о видах любви, которые я знаю и которых было немного. Через некоторое время мои мысли переключились на Бруки Хейрвуда. Кто ненавидел его настолько, чтобы убить, призадумалась я, и повесить на трезубце Посейдона? Или причиной смерти Бруки стал скорее страх, чем ненависть?
Что ж, какова бы ни была причина, сейчас Бруки лежит на каталке в Хинли, и кого-то – ближайшего родственника – просят опознать тело.
Когда служащий в белом халате приподнимет край простыни и откроет мертвое лицо Бруки, женщина сделает шаг вперед. У нее перехватит дыхание, она прижмет платок ко рту и быстро отвернется.
Я знаю, как это происходит: видела в кино.
И я готова поспорить, что этой женщиной будет его мать. Она художница, миссис Мюллет мне рассказывала, и живет в Мальден-Фенвике.
Но, возможно, я ошибаюсь, возможно, они решат избавить мать от горя. Может быть, женщиной, которая выступит вперед, будет просто знакомая. Но нет, Бруки не производит впечатление человека, который водит дружбу с дамами. Немногим женщинам понравится проводить вечера, шатаясь по сельской местности в резиновых сапогах и возясь с мертвой рыбой.
Я так погрузилась в размышления, что не услышала, как заговорила Порслин.
– …но никогда
Камелия китайская
