style="font-size:15px;"> – Да, сэр.
– Вы, молодой человек, подумали о том, какое у вас, необразованного фермера, будет будущее с ней?
– Папа!
– Ндали, помолчи! – прикрикнул на нее отец. – Мечие ги иону! Ина нум? А си’ь ги мичие ону![41]
– Нди, в чем дело? – вмешалась ее мать. – Ига экве ка папа ги кву окву?[42]
– Я не затыкаю ему рот, мама, но ты слышишь, что он говорит? – сказала Ндали.
– Да, но помолчи, ты меня слышишь?
– Слышу, – сказала Ндали, вздохнув.
Когда ее отец снова начал говорить, его слова снова стали доходить до моего хозяина словно в толпе, давя и отталкивая друг друга.
– Молодой человек, вы хорошо об этом подумали?
– Да, сэр.
– Глубоко обдумали, какая у вас с нею будет жизнь?
– Да, сэр.
– Я вижу, что обдумали.
– Да, сэр.
– И вы думаете, что со стороны того, кто хочет быть ее мужем, это правильное решение – жениться на такой женщине, которая стоит гораздо выше его?
– Я понимаю, сэр.
– Тогда вы должны подумать об этом еще. Идите и подумайте, заслуживаете ли вы на самом деле моей дочери.
– Да, сэр.
– Мне больше нечего вам сказать.
– Да, сэр.
Ее отец медленно, тяжело поднялся, коснувшись ногами стола, и вышел. Мать через несколько секунд последовала за ним, покачивая головой, на лице ее было выражение, которое мой хозяин позже истолковал как сочувствие к нему. Она направилась в первую очередь на кухню – понесла стопку пустых тарелок. Брат Ндали, который за все это время не произнес ни слова, но заявлял о своем негодовании смехом при каждом ответе моего хозяина, поднялся следом за матерью. Подавляя смех, он задержался на мгновение, чтобы взять зубочистку из коробочки.
– И ты тоже, Чука? – сказала Ндали срывающимся голосом.
– Что? – отозвался Чука. – Ммм… мм… Ты даже имени моего здесь не называй. И ничего мне не говори! Разве это я просил тебя привести к нам в дом нищего фермера? – Он судорожно рассмеялся. – Больше не упоминай моего имени, вот так.
С этими словами он, сжимая в зубах зубочистку и насвистывая какую-то мелодию, последовал за отцом на лестницу.
Иджанго-иджанго, мой хозяин сидел там, чувствуя себя от позора совершенно никчемным. Он сидел, устремив взгляд на тарелку с едой, к которой он едва прикоснулся. Сверху до него донесся голос матери Ндали, которая сказала отцу на языке знатных отцов: «Дим[43], ты был слишком суров с молодым человеком. Ты мог бы сказать то же самое, но не так резко».
Мой хозяин посмотрел на свою любовницу, которая осталась на месте, она сидела, потирая правой рукой левую. Он знал, что ее боль не менее глубока, чем его. Он хотел утешить ее, но не мог произнести ни слова. Потому что в такое состояние входит человек, подвергшийся унижению: состояние, в котором он не способен действовать, состояние оцепенения – его словно накачали транквилизатором.
Помолчи! Я тебе говорю: помолчи! (
Ты дашь отцу говорить? (
Муж мой (
