сегодня. Но даже сегодня он не был склонен к лирическим отступлениям.
– Хорошо известный в народе hypericum perforatum, – продолжил он поражать меня своей эрудированностью, – или попросту «зверобой», на самом деле, для зверья не так безвреден, как принято считать. А потому знатное получается курево, с добавлением этой интересной травки.
Здоровяк приоткрыл дверь, повернувшись ко мне спиной.
– Огня дай!
Чья-то рука поднесла к дверному проему зажженную свечу. И я прыгнул. Ноги с лёгкостью толкнули тело вперёд и вверх. Растопыренные пальцы удлинились, выпуская тонкие острые когти. Брызнула кровью нижняя губа. Собственные клыки проткнули кожу, словно иглы тонкий латекс детского воздушного шара. Ещё секунда и эти клыки вонзятся во взъерошенный загривок Прохора, а острые когти порвут беззащитное горло… Гнев, жажда, триумф слились в яростном рычании зверя. За мгновение до того, как наросты когтей пронзили плоть жертвы, Прохор обернулся. Пламя свечи отразилось в темно карих, почти черных радужках глаз, губы слегка дрогнули, словно слова в последний момент раздумали покидать горло. И причиной тому был далеко ни страх, здоровяк меня не боялся, он меня ждал.
Облако едкого дыма обожгло слизистую оболочку глаз, проникло в ноздри и горло, сжигая их и разрывая бронхи в безудержном кашле. Кулак громилы врезался в грудь, сминая рёбра. Кости треснули, выстрелив осколками по внутренностям, словно шрапнелью. Остро заточенный мундштук курительной трубки вонзился в глаз, разорвав голову на тысячу осколков боли. Я взвыл, поражаясь тому, на что способен мой собственный голос.
– Метров десять, не больше. Давай хлопцы по-шустрому, а то не откачаем.
Слова Прохора были последним, что удалось расслышать сквозь раздирающую меня на части боль. Сознание сжалилось и нырнуло в бездонную пропасть беспамятства.
Глава 4
Посеревшая от пыли ткань с трудом сдерживала напор полуденного солнца. Солнечные лучи серебрили тонкие нити паутины, просачивались сквозь щели между неплотно задернутыми занавесками. Пятна света, словно всамделишные зайцы, резвились по стенам и потолку в унисон с порывами ветра, что раскачивал распахнутую наружу оконную створку. С улицы доносился человеческий гомон и рёв домашней скотины. Порой, чей-то резкий смех непредсказуемой дробью разрывал завесу претендующего на привычность шума и так же мгновенно умолкал, рассеиваясь в звуках повседневности.
Одноместная комната. Из мебели лишь кровать и сундук. Никаких изысков. На подоконнике слой не потревоженной пыли. Этим помещением до моего появления не пользовались как минимум несколько недель.
Пределы, а точнее Серые Пределы, – это все они виноваты в том, что деревня опустела. Стражи пришли в нее накануне первой волны. Они предупредили о том, что грядёт. И многие прислушались и ушли. Но не все и не сразу.
Деревенька была не простая – порубежная. За два карьера, на
