кто там у нас на этажах дежурит? Мне же этих цуциков снимать.
– Давай посчитаем…
***
– Не заснули еще?
– Как можно, ангел мой. С такой-то хреновиной в руке. – Шмель кивнул на опустевшую капельницу. – По-моему, пора.
– Не волнуйтесь, сейчас все сделаем.
Томочка заперла за собой дверь, аккуратными шажочками приблизилась к койке. Стройненькая, невысокая, в укороченном белом халатике. Склонилась над лежащим намеренно низко, умело выдернув из вены иглу, приложила к ранке тампон. С той же величавой неспешностью свернула прозрачные трубки, ваткой отерла краешек запятнанного кровью табурета. Наблюдая за манипуляциями медсестры, Шмель непроизвольно переместил руку, ласково погладил колено медсестры.
– Красивые у тебя ножки, Томочка.
– И только?
– Не только… – рука его скользнула выше, заставив девушку вздрогнуть. Шмель улыбнулся. Главное достоинство Томочки в том и заключалось, что заводилась девочка с полоборота. Ни тебе лишней болтовни, ни предварительной подготовки.
Совершая круговые движения, пальцы Шмеля коснулись краешка трусиков, легонько постучали, словно испрашивая разрешения на вход.
– Штрундя ты моя ласковая! Честное слово, без тебя я бы с тоски тут умер.
– Так уж и умерли… – Прерывисто дыша, она чуть повернула голову, ноги расставила пошире. – Пожалуйста, сожмите руку в локте. Кровь же потечет!
– Пусть течет, у меня ее много, – пальцы Шмеля преодолели сопротивление тугой резинки, продвинулись выше, утонув в мшистом интимном покрове. Томочка продолжала стоять как ни в чем ни бывало. Только глазки накрашенные чуть прикрыла, да за стойку с капельницей ухватилась покрепче.
– Ах, ты моя мягонькая!..
Шмель и сам на секунду зажмурился.
В жизни халявы нет, – это он изведал давно. Хочешь быть богатым, – потрудись, а собираешься заработать авторитет – умей наказывать. Прилюдно и без оглядки на закон. Этому он успел научиться. За то и отбарабанил добрую треть жизни за колючей проволокой. В серных и нездоровых лагерях за Сургутом приобрел букет всевозможных болячек, начиная с классического туберкулеза и заканчивая полной потерей зубов. Таким образом – кашель, протезы и ноющие суставы представляли собой обязательное приложение к званию вора. Потому и приходилось время от времени заглядывать в городские клиники, позволять эскулапам просвечивать себя насквозь, слушать и вертеть, как какого-нибудь бесправного студентика. Шмель ненавидел больницы, однако понимал: без очередной порции капельниц и уколов его скрутит в несколько лет. И потому на недельку другую позволял арестовывать себя на собственной даче, разрешая тыкать иглами в вены и ягодицы, литрами усваивая сдобренные лекарствами физиологические растворы. В свои сорок девять он уже отлично знал, что такое утро и вечер дряхлого пенсионера. Временами после особенно утомительных
