удивлялись и задавали дурацкие вопросы. Барышня добросовестно отвечала, а они давились от смеха. Работало тогда, сработает и сейчас. Только в роли девушки, показывающей город двум шалопаям, теперь выступит сам Монах. Ему бы только вытащить ее на прогулку.
В ней чувствовалась загадка. Она напоминала ему закрытую коробку или языческого истукана под покрывалом. Несмотря на цинизм и прекрасное знание ближнего и вследствие этого отсутствие иллюзий, сидел в нем какой-то юношеский романтизм, на что ему неоднократно пенял Лео Добродеев, сам неисправимый романтик, готовый за первой попавшейся юбкой в огонь и воду. Причем за так, без всяких задних и далеко идущих мыслей. Скорее, чтобы покрасоваться самому. Было в нем это – желание распустить хвост и прихвастнуть, безбожно привирая при этом.
Одним словом, два романтика. Один, полный любопытства исследователя – потрогать, разломать и посмотреть, что внутри; другой звенящий как колокольчик и получающий кайф от собственного звона. Сказать, что Лара понравилась ему как женщина, автор не может. Непохоже вроде. Монаху, наоборот, понравилась незатейливая Одри, с которой легко и просто. К сожалению, затейник-жиголо Яков Ребров…
Кстати, Речицкий называет его Яник! Они друзья детства, как оказалось.
Интересная комбинация, однако.
К сожалению, сегодня Яник позвал с собой в гости только Анфису, с которой у него… э-э-э… как сейчас говорят, отношения.
– Даже не знаю… – сказала Лара, не глядя на Монаха.
– Вот моя визитка, позвоните, когда надумаете, – не стал налегать Монах, протягивая ей карточку. – Готово? Давайте я отнесу! – Он деловито подхватил тарелки с закусками и понес из кухни.
– Спасибо! – сказала она ему вслед.
В прихожей Монах наткнулся на жиголо Яника, который скандалил с кем-то по мобильному телефону.
До Монаха донеслось: «Ты, дрянь, угрожаешь? Мне? Да я тебя размажу…»
Он осекся и замолчал при виде Монаха.
Тот, пробормотав «пардон», свернул в гостиную, где был встречен радостным ревом.
Багровый Добродеев травил очередной анекдот, Иван ржал, Анфиса взвизгивала, а Речицкий храпел на диване.
«Обстановочка», как сказал один одесский поэт.
Артур Ондрик и Кирилл, голова к голове, вполголоса что-то обсуждали.
«Втюхивает ему картину американца… как его? Марка Риттера», – подумал Монах, расставляя тарелки.
Похоже, вечер удался. Или все-таки суаре?
…Расходились шумно, с криками и смехом, и долго прощались на пороге, а потом на лестничной площадке.
В такси Добродеев сказал, что у него изжога и ему плохо, в смысле, может, «Скорую», а то долбанет к черту инфаркт и… амба!
– Не валяй дурака, – сказал Монах, – сейчас я тебе накапаю соды, все как рукой снимет.
Он затащил Добродеева к себе и щедро отсыпал в стакан с водой
