ать перед тобою тайны
Тюрьмы моей; но если б мог я только
Поведать их – я растерзал бы дух твой!..
От ужаса твоя застыла б кровь!..
На голове, как иглы дикобраза
Твои б поднялись волосы, глаза же,
Сверкнув как звезды, вышли б из орбит!»[1]
Охранник стоит у двери, наблюдая за мной, как будто ожидает чего-то.
Входит Джозеф Колборн. Он начал седеть, ему почти пятьдесят, хотя я по-прежнему воспринимаю его как мужчину, которому за сорок. Удивительно каждые две недели наблюдать, как он постарел. И он стареет по чуть-чуть таким вот образом в течение десяти лет. Он садится напротив меня, скрещивает руки на груди и говорит:
– Оливер.
– Джо.
– Что ж, слушание по условно-досрочному прошло в твою пользу. Поздравляю.
– Я бы сказал «спасибо», если бы верил, что ты это всерьез.
Он отвечает натянутой тонкогубой улыбкой.
– Кстати, я не считаю, что ты должен здесь находиться.
– Но это вовсе не означает, что ты считаешь меня невиновным.
– Верно. – Он вздыхает и устало, как будто я утомляю его, смотрит на свои часы – те же самые, что он носил, когда мы познакомились.
– А зачем ты тут? – спрашиваю я. – Ужель по той же дежурной причине?
Его брови превращаются в ровную черную линию.
– Надо, мать его, говорить «неужели».
– Можно забрать парня из театра… или что-то вроде того, но…
Он фыркает – удивленно и одновременно раздраженно.
– Да, я полагаю.
– Ну? – спрашиваю я.
– Что ну?
– «Глядишь ты так печально! Если ты
Пришла с дурною вестью – все же мне
Скажи ее с улыбкой!»[2] – отвечаю я.
И, решившись наконец заслужить его раздражение, добавляю:
– Зачем ты тут? Ты должен был понять, что я ничего тебе не расскажу.
– Вообще-то, – возражает он, – по-моему, сейчас мне удастся заставить тебя передумать.
Я выпрямляюсь на стуле.
– Выкладывай.
– Я ухожу со службы. Продался, принял приглашение поработать в частной охране. Нужно думать об образовании детей.
Какое-то мгновение я просто молча пялюсь на него. Мне всегда казалось, что Колборна скорее убьют как старого свирепого пса, чем что он покинет кабинет шефа полиции.
– Интересно, – говорю я. – И как это должно меня убедить?
– Все, что ты скажешь мне после того, как выйдешь, будет сохранено в тайне.
– Тогда зачем беспокоиться?
Он снова вздыхает, на сей раз тяжело, и морщины на его лице становятся глубже.
– Оливер, меня больше не волнует твое наказание… Кто-то справедливо отбыл срок, а нам в нашей работе редко выпадает удача удовлетвориться хотя бы этим. Но я не хочу уйти на покой и последующие годы своей жизни провести, гадая, что в действительности случилось десять лет тому назад.
Сперва я помалкиваю. Мне нравится сама идея, но я ей не доверяю. Я оглядываюсь на серо-коричневые шлакоблоки, на крошечные черные видеокамеры, глядящие из каждого угла, на охранника с выпяченной нижней челюстью. Я закрываю глаза, глубоко вздыхаю и представляю себе свежесть весеннего Иллинойса. Каково это – выйти на улицу после того, как треть жизни ты задыхался в затхлой тюремной камере?
На выдохе я открываю глаза и обнаруживаю, что Колборн внимательно наблюдает за мной.
– Я не знаю, Джо, – говорю я. – Я выберусь отсюда… так или иначе. И я не хочу возвращаться. Думаю, лучше не будить спящую собаку.
Он жует нижнюю губу, пальцы беспокойно барабанят по столу.
Я хмурюсь в ответ.
– Почему для тебя это так важно?
Пальцы замирают.
– Скажи мне кое-что, Оливер, – спрашивает он, – ты когда-нибудь лежишь на койке в своей камере и таращишься в потолок? Наверное, в такие моменты ты спрашиваешь себя, как ты попал сюда, и не можешь уснуть, потому что все время прокручиваешь в голове тот самый день?
– По ночам такое происходит со мной постоянно, – соглашаюсь я без иронии. – Но есть разница, Джо. Для
Вильям Шекспир. «Гамлет, принц Датский» (Пер. А. Соколовского).
Вильям Шекспир. «Ромео и Джульетта» (Пер. А. Соколовского).
