плюнуть на университетскую стипендию в Кейс Вестерне и провести следующие четыре года в гриме и колготках, крутя любовь с какой-то девицей и влезая в окно ее комнаты?
Одного только упоминания о занятиях в «художественном училище» было достаточно, чтобы спровоцировать моего сугубо практичного отца, но чаще всего именно «беспощадная модель» обучения в Деллехере заставляла его вскидывать брови. Почему безусловно умный, талантливый студент каждый год должен рисковать быть насильственно изгнанным из учебного заведения, а после выпуска даже не удостоиться традиционной степени, которая позволила бы подтвердить, сколько лет он там продержался? Большинство людей, существовавших за пределами странной, архаичной системы неоклассического образования, не понимали, что сертификат Деллехера – это один из золотых билетов Вилли Вонки, гарантированный пропуск владельца к исключительным гуманитарным (в том числе и филологическим) сообществам, сохранившимся за пределами академического круга.
Но мой отец был непреклонен и не соглашался с выбором сына «потратить впустую юношеские годы». Актерская игра в его представлении уже являлась дурной затеей, но нечто настолько нишевое и старомодное, как Шекспир (а в Деллехере не ставили ничего иного), – такое было еще хуже. Восемнадцатилетний и ранимый, я впервые ощутил необычайный страх отчаянно желать чего-то и видеть, как мечта ускользает из рук. Потому я рискнул, заявив, что либо отправлюсь в Деллехер, либо вовсе никуда не поеду. Мать в конце концов убедила отца оплатить мое обучение – после нескольких недель угроз, ультиматумов и зациклившихся споров – на том основании, что одна из моих сестер была на полпути к провалу в учебе. В общем, теперь родители рассчитывали, что хотя бы я добьюсь успеха.
Почему они не возлагали надежд на Лию, самую многообещающую из всех троих детей, до сих пор оставалось загадкой.
– Жаль, моя мамаша не разозлилась так сильно, – сказал Александр. – Она думает, что я еще учусь в школе, в Индиане.
Мать Александра никогда не была замужем: она привыкла отдавать своего сына в разные приемные временные семьи и прилагала минимум усилий, чтобы поддерживать с ним контакт. Обучение парня оплачивалось за счет экстравагантной стипендии и некоторой суммы денег, оставленной ему покойным дедом, которого он никогда не видел и который – насколько Александру было известно – сделал это лишь назло своей распутной дочери.
– Мой предок разочарован тем, что я не пишу стихи, – сказал Джеймс.
Его отец читал лекции о Байроне, Кольридже и дюжине других поэтов-романтиков в Беркли. А его молоденькая жена (его бывшая студентка) слыла поэтессой до тех пор, пока не перенесла нервный срыв, когда Джеймс учился в начальной школе. Я познакомился с ними позапрошлым летом, когда навестил Джеймса в Калифорнии, и мои подозрения о том, что это отстраненные и сдержанные люди, однозначно подтвердились.
– Моим родителям вообще плевать, – заметила Мередит. – Они заняты ботоксом и уклонением от уплаты налогов, зато мои братья заботятся о семейных доходах.
Дарденны, проживающие
