нос, вызывающим тошноту и головокружение. Кроме того, шел уже десятый день двухнедельной вахты, и накопившаяся усталость нередко давала о себе знать. Было пять часов вечера, до конца работы оставалось еще два часа; с одной стороны, это радовало, но с другой – эти два часа еще нужно было прожить.
Иваныч вдруг перестал кидать бетон, поднес руку к козырьку каски, отошел, как теперь помнится, шатаясь, на пару шагов, оперся на испачканную в бетоне лопату, вытер пот грязным рукавом спецовки и сказал медленно, шевеля своими, как щетка, усами:
– Ох, хлопци, ну и пэче сьогодни…
Да, пожалуй, кто угодно сдохнет от такой работы.
– Отдохни, Иваныч, – сказал наш бригадир Валера, едва ли не с жалостью глядя на лицо пожилого товарища, – а мы пока тут сами покидаем… Вован, давай сюда…
Не успел он договорить фразу, как сзади, из-за спины Иваныча, раздалась крепкая ругань в адрес всей бригады и Иваныча прежде всего. Противный писклявый, почти подростковый, голос мастера Максутова приближался, смешивая нас с дерьмом, сравнивая с ленивыми свиньями, грозя оставить без зарплаты – в общем, произнося то, что я не берусь повторять здесь во всех подробностях.
Максутов возрастом был молод, год как окончил институт, и нигде больше не работал, и ничего больше не видел, кроме этой самой нефтебазы, на которую его устроили сразу мастером благодаря родственным связям с владельцем всего этого хозяйства. Было само собой разумеющимся, что эта его должность – временная, и находится он в самом начале блестящей и, можно сказать, уже обеспеченной карьеры. Однако в силу, наверное, особенностей характера не смог он как следует переварить такой подарок судьбы, и, учитывая, что должность мастера в этом убогом месте была второй после собственно начальника нефтебазы, его понесло. «Ты чего встал?! Какого хера ты сюда вообще пришел, работать или?..» – обычные фразы, которые можно было слышать от него во время обхода территории.
А обходы он любил и, кроме положенных – утром и вечером, делал их с удовольствием в любое время дня, и даже по нескольку раз в день. Собой он представлял существо располневшее, с бегающими поросячьими глазками, да еще и визжащее: голос у него сформировался как-то странно, и он именно визжал, иногда надрывно, то и дело срываясь, – но несмотря на все усилия, так и смог выработать командный тембр собственных голосовых связок. Стоящих ниже его по службе или в обществе за людей он совсем не считал, зато перед вышестоящими лебезил как умел, демонстрировал приторные до тошнотворности манеры и почти полусогнутый вид. Бог знает, откуда в двадцать три года могли появиться у него такие навыки, но это было, и потому, по совокупности качеств вместе с внешностью и возрастом, личность он собой представлял гадкую, отвратительную и не способную вызывать никаких чувств, кроме ненависти и презрения.
Помню, как, услышав его визжание, я подумал: «Утопить бы тебя, суку жирую, в этом бетоне», поднял голову,
