дому в три окна, с разваливающимися хозяйственными постройками. Идет через двор, заросший сорняком, подходит к незакрытой двери, стучит, входит.
– Дед! – кричит Люба. – Дед! Василий Федорович!
Никто не отзывается. Темная внутренность дома. Грязь и бедность. Незаправленная кровать с кучей тряпья, вместо одеяла – тулуп. Бутылки, грязные кастрюли на столе.
Дед появляется из-за Любиной спины. Некрасивый кривой старик с приплюснутым носом.
– Чего орешь? – спрашивает дед.
Люба вздрагивает, пугается.
– Я, вот, приехала, – наклоняет голову Люба. – Здравствуй.
– Ой, радость моя! – кривляется дед. – Внучка приехала! Щас за соседями побегу, праздник гулять будем!
Замолчал дед. Молчит Люба. Долго молчит.
– Ну, чего надо? Говори, чего приехала-то? Чай, не в гости.
– Верка отравилась. Плохо очень, – заплакала Люба.
– Как мать ваша померла, ни разу я вас здесь не видел. Чего теперь-то вдруг прискакала? – сердито выговаривает дед.
– Помоги, – через слезы просит Люба. – Помоги.
– О, помоги! У вас свои помочи! Что я, лекарь, что ли? У вас тама всего полно, пусть и помогают, – всё сердится дед, – я-то при чем?
– Помоги, – всё твердит Люба. – Ты можешь…
– Отравилась! И пусть помирает! Бляди! У-у! Блядская порода! – зло хрипит старик. И тут стало видно, что он нетрезвый.
Сказал и вышел. Помочился возле двери. Люба сидит на стуле перед грязным столом. Дед проковылял через двор к сараюшке, вошел туда, скоро вышел, неся что-то в руках.
Подошел к Любе, сунул ей в руку большой темный клубок.
– Держи! В правой держи, а на левую мотай. От себя. У, дура… Чего смотришь, как овца? Не понимаешь? Нитку держи крепко и тяни. Чтоб не померла… Изо всех сил тяни… Блядская вся ваша порода…
…Люба сидит на том же стуле возле реанимации, все в том же вечернем платье. В руках клубок. Сидит и мотает. Клубок кончился, она его переложила из руки в руку и снова стала мотать, тянуть. Из-за двери выглядывают две медсестры.
– Всё сидит? – спрашивает одна.
– Третьи сутки, – отвечает другая.
– Может, поесть ей принести?
– Я уже предлагала, она только головой мотает. По-моему, она того… – Сестра крутит рукой возле виска.
– Тань, да кто ж двинется, подумай! Девчонки – сироты, и одна-единственная сестра…
– Думать надо, Валя, вот что… Если из-за таких дел травиться, травилки на всех не хватит…
…В психушку! В психушку! Ее посадят в психушку, вот что! Еще недели две подержат и переведут! – кричит Люба.
Серж молчит.
– Ну сделай же что-нибудь, прошу тебя!
Серж молчит. Перебирает пальцами какие-то бумаги, хмурится. И говорит – впервые за все время вдруг пробивается кавказский акцент:
– Люба,
