помогала с детдомовскими и с дурдомовскими. Два или три даже месяца я ночевала у нее в общежитии. Деваться было некуда. Комната – на троих. Мы с Таней спали в одной постели, валетом. Не подумайте чего. Потом я съехала на Новослободскую. Нет, до этого был скрипач, но из его общежития пришлых гоняли. Рейды нравственности. Застукают, и вон из консерватории. Очень строго.
Таня что-то сочиняла. Однажды показала мне пьесу. Про гуру-манипулятора. Неплохая пародия на тренинги, где людей разбирают на винтики, а собрать не могут. Я решила поставить ее с ребятами из дурдома, но меня оттуда выперли. «Вылеченных» и выписанных я потом собрала в клубе. Но и оттуда выперли.
В последний раз я видела Таню на репетиции. В восемьдесят шестом она уехала в Гомель по распределению, весной случился Чернобыль, и она оказалась в зоне радиации. Может, этот роман она писала, тоскуя обо мне? Ей удалось узреть то, что я сама в себе не видела. А что и в ком я видела? Даже то, что Таня была в меня влюблена, я поняла лишь читая рукопись. В перестройку ее отхватили бы с руками и ногами. Но она ее не издала. Испугалась? Чего? Не чего, а кого. Меня. Она ведь и имени моего не изменила. Елизавета Годунова, к доске! И Таня замирала… Годунова! Звучало как заклинание. Она срисовала меня один к одному, а тех, с кем я провожу время, слепила из совершенно не знакомых мне людей. Профессиональный писатель сделал бы ровно наоборот. Откуда мне знать, как поступил бы профессиональный писатель? Я с такими незнакома. Но об этом я уже, кажется, говорила. Все, бутылка пуста.
Нет, не все. Самое главное не сказала. У романа нет названия. Print on demand возложил эту миссию на меня. Я и так крутила, и так вертела. «Особый блеск глаз» – диагноз. «Архивы перестройки» – фу! «Начало конца перестройки» – лажа. «1985 год» с подзаголовком «Календарь событий» – глава из учебника КПСС. «Работа над ошибками»? Тут и моя роль отмечена – навожу марафет на прошлое. Нет, с такими заглавиями, пусть и при секси-обложке, книгу никто не купит. Пусть будет просто – РОМАН. Неходовое название, но может проканать. Это и жанр, и имя, и любовь – все что угодно.
Была у меня подленькая мыслишка – вернуть РОМАН господину Герцу, мол, вовсе я не та Годунова. И спала бы себе рукопись вечным сном. В Берлине? Да где угодно! Хоть на небесах. Вот из-за этих небес я и сдалась. Только не подумайте, что я верю в загробное ликование. Чушь это. Точка.*
* Этого я не произносила. Print on demand счел паузу за слово.
Паузы-то бесплатны, а за слова деньги дерут.
Татьяна Герц
Роман
Чье это? Выцепить имя из больших желтых страниц, поддеть ногтем… Журнал «Польша» … Ежи Лец! Одержав победу над беспамятством, профессор расправляет грудь, роняет взгляд на отвисшую от орденского ряда планку: найти иголку, пришить планку. И метки к белью. В прачечной ему был выдан белый матерчатый кругляш с номерками; где он? Обычно вся мелочевка собирается в миске на кухонном столе: чтобы
