и составлявших его собственный дух, и относительность любых законов, о чем знают мудрые судьи. Достаточно было лишь посмотреть на его худощавое педантичное лицо, курчавые седые волосы, голубовато-серые безжизненные глаза, в которых не светилось никаких мыслей, и можно было сказать, что он совершенно лишен воображения. Однако тогда он бы не поверил вам и оштрафовал вас за неуважительное отношение к суду. Тщательно используя свои невеликие способности и цепляясь за любое мелочное крючкотворство, подобострастно следуя партийной доктрине и неукоснительно – заповедям о сокрытии личной собственности, он достиг своего нынешнего положения. Его жалованье составляло лишь шесть тысяч долларов в год. Его сомнительная слава не простиралась за пределы ограниченного круга городских судей и юристов. Но ежедневные упоминания о том, что он исполняет свои обязанности и принимает такие-то и такие-то решения, доставляло ему большое удовольствие. Он полагал, что это делает его влиятельной фигурой. «Смотрите, я не такой, как остальные», – часто думал он, и это служило утешением для него. Он был очень польщен, когда в его графике заседаний выпадало важное дело, и, сидя на троне перед тяжущимися сторонами и их юристами, он, как правило, ощущал себя действительно важной персоной. Время от времени сложные жизненные обстоятельства приводили в замешательство его ограниченный интеллект, но в таких случаях он неизменно следовал букве закона. Он мог рыться в судебных отчетах в поисках решений, которые принимали действительно мыслящие люди. Кроме того, вездесущие юристы были необыкновенно хитроумными. Они вертели законодательными нормами перед носом у судьи по своему усмотрению. «Ваша честь, в тридцать втором томе исправленной редакции судебных докладов штата Массачусетс, в деле Эйрондела против Баннермана, страница такая-то и такая-то, строка такая-то и такая-то, вы можете обнаружить, что…» Как часто приходится слышать такое во время судебных заседаний? В большинстве случаев рассудку остается не много места в подобных делах. А святость закона возвышается, как стяг, укрепляющий гордыню властей предержащих.
Как и говорил Стэджер, Пейдерсона едва ли можно было назвать нечестным судьей. Он был партийным судьей и принципиальным республиканцем, обязанным партийным съездам и конференциям продлением своих должностных полномочий, а потому вполне готовым поступать так, как он сочтет нужным для дальнейшего благополучия и процветания партии и частных интересов ее лидеров. Большинство людей не дают себе труда разобраться в движущих механизмах того, что они называют своей совестью. Когда они все же делают это, им недостает навыков для извлечения перепутанных нитей этики и нравственности. Они добросовестно доверяют мнению большинства и силе высших интересов. С тех пор кто-то обронил выражение насчет «корпоративных судей». Есть много таких людей.
Пейдерсон был одним из них. Он глубоко почитал власть и собственность. Для него Батлер,
