и человеком, оплатившим счет за надгробие. Как и я, Гас учился в университете бесплатно и, более того, всегда получал стипендию, что было мне непонятно совершенно. Ведь он не занимался спортом и технически даже не закончил среднюю школу. Единственным объяснением было то, что он был ужасно хорош в том, что делал.
И в довершение всего Гас Эверетт был чертовски привлекателен. Но это не тот универсальный вид красавца, который красив объективно. С его стороны был скорее магнетизм. Гас едва ли был выше среднего роста и обладал невыраженной мускулатурой худощавого человека, который никогда не прекращал двигаться, но и никогда намеренно не тренировался. Его худоба шла от генетики и энергии беспокойства, а не от хороших привычек, на которых далеко не уедешь.
Все дело было в том, как он говорил, как двигался, как смотрел на вещи. Нет, скорее, как видел их. Казалось, его глаза темнели и увеличивались всякий раз, когда он сосредотачивался, а его брови хмурились над помятым носом. Это я еще не рассказала о его кривой ухмылке, которую вообще следовало бы объявить вне закона.
Прежде чем бросить учебу, Шади, учившаяся со мной, спрашивала каждый вечер за ужином, нет ли чего нового от «сексуального злого Гаса». Да и я была слегка одурманена им и его прозой.
Это продолжалось до тех пор, пока я наконец не заговорила с Гасом в первый раз на занятии. Я раздавала экземпляры своего последнего рассказа в группе для критики, вручила листочки и ему, а он посмотрел мне прямо в глаза и произнес: «Дай угадаю: все живут долго и счастливо. Опять».
Я тогда еще не писала романов и даже не понимала, как сильно люблю читать романы, пока два года спустя маме не поставили второй диагноз. Именно тогда мне особенно нужно было отвлечься от написания коротких рассказов. Но уже тогда я определенно писала в основном о мире, где вершится только добро, где любовь и человеческие отношения это все, что действительно имеет значение.
И вот Гас Эверетт смотрел на меня таким взглядом, словно хотел пробуравить мне голову и понять, что у меня там. Должно быть, он решил, что я – воздушный шарик, который нужно «лопнуть».
Дай угадаю: все живут долго и счастливо. Опять.
Следующие четыре года мы по очереди выигрывали учебные литературные премии и конкурсы, но почти не разговаривали, если не считать семинаров, на которых он редко критиковал чьи-либо рассказы, кроме моих, и почти всегда опаздывал к началу. Он приходил без половины своих вещей и постоянно просил у меня ручку. А потом была дикая ночь на вечеринке писательского братства, где мы… не то чтобы разговаривали, но определенно взаимодействовали.
Честно говоря, наши пути постоянно пересекались – отчасти потому, что он встречался с двумя моими соседками по комнате и многими другими девушками на нашем этаже. Хотя едва ли это были обычные свидания. Гас был печально известен тем, что его чувства сгорали через две-четыре недели. Одна из соседок все еще надеялась стать исключением, тогда как вторая (и многие другие) уже полностью осознали, что Гас Эверетт был просто кем-то,
