его волосах и едва заметной щетине вокруг кривого рта начала пробиваться седина.
– Это Январия Эндрюс, – объявила Пит. – Она писательница. Только что переехала сюда.
Я могу поклясться, что увидела, как на его лице появилось то же осознание, какое осенило меня несколько минут назад. Его взгляд сверлил меня, словно он собирал воедино все то, что сумел разглядеть в темноте прошлой ночью.
– Вообще-то мы уже встречались, – сказал он, и огонь тысячи солнц обжег мне лицо.
– А? – обрадовалась Пит. – Когда же?
Мой рот беззвучно открылся, на языке уже вертелось слово «колледж», когда мой взгляд снова сосредоточился на Гасе.
– Мы соседи, – сказал он. – Верно?
О боже. Возможно ли, что он вообще меня не помнил? Меня зовут Январия, достаточно редкое имя. Была бы я какая-нибудь Ребекка или Кристина. Я старалась не думать слишком много о том, как Гас мог забыть меня, потому что это только изменило бы цвет моего лица, заставив оттенок пережаренного омара перейти в тон баклажана.
– Верно, – сказала я. Телефон рядом с кассой зазвонил, и Пит подняла палец, извиняясь. Она повернулась, чтобы ответить, оставив нас одних.
– Итак, – наконец произнес Гас.
– Итак, – повторила я.
– А что вы пишете, Январия Эндрюс?
Я изо всех сил старалась не смотреть искоса на гору «Откровений» на столе сбоку от меня.
– В основном романтику.
Бровь Гаса поползла вверх:
– Ах!
– Ах – что? – спросила я, защищаясь.
Он пожал плечами:
– Просто «Ах».
Я сложила руки на груди:
– Это было бы ужасно – понимать, что оценка для меня «Просто ах».
Он прислонился к столу и тоже скрестил руки на груди, нахмурив брови.
– Ого, быстро получилось, – сказал он.
– Что получилось?
– Оскорбить тебя всего один слогом. «Ах». Впечатляюще.
– Оскорбить? Ничуть. Я так выгляжу просто потому, что ужасно устала. Представляешь, мой странный сосед всю ночь слушал свою ужасающе печальную музыку.
Он задумчиво кивнул:
– Так это из-за музыки тебе было так плохо прошлой ночью? Ты же знаешь, что если у тебя есть проблемы с музыкой, то никогда не поздно попросить о помощи, есть специальные клиники…
– Кстати, – сказала я, все еще борясь с румянцем. – Ты никогда не говорил мне, что пишешь, Эверетт. Я была уверена, что это что-то действительно новаторское и важное. Совершенно новое и свежее. Как история о разочарованном белом парне, блуждающем по миру, непонятному ему и холодному.
У него вырвался смех:
– Холодному? Наверное, только на фоне искусно написанных сексуальных сцен из вашего жанра. Скажи, что ты находишь более увлекательным для написания: влюбленных пиратов или влюбленных оборотней?
