быть уверенным, положившись на заботливость и благоразумие вашей эминенции…. Виват, монсеньер, продолжал веселый собеседник, потирая руки – я убежден, что обет священнического целомудрия чертовски скомпрометирован, когда сословие кардиналов объявило еду войну… Когда же наступит очередь простых аббатов?
– Бездельники, вы не ожидаете приказания начальников; вы уже давно ведете партизанскую войну против всякого рода воздержания.
– Я уже вот сто раз говорил, что это ошибка соборов! Осудите обжору на голод, вы из него сделаете мародера, грабителя. Разве аппетит рассуждает?
– Боаробер, это будет предмет для хорошей записки посоветоваться с Римским двором.
– Епископам, каноникам и кармелитам – нечего подписывать.
– Однако возвратимся к моим делам.
– Жизнь так коротка для развлечений, а вечность так долга для…. Но я слушаю вашу эминенцию.
– Я собираюсь писать к королеве и дать ей понять, если не окончательную цель моих намерений относительно ее, по крайней мере, желание быть впредь ее слугой…. Ты понимаешь меня, Боаробер?
– Да, монсеньер, но не без сильного смятения. Писать! Смею доложить вашей эминенции, что может быть, вы недостаточно обдумали.
– Напротив, аббат. Я вижу, что ты рассчитываешь на опасность такого рода переписки с королевой, которой я не раз возбуждал неудовольствие и ненависть. Но именно на этой-то опасности и надо основать ее доверие: подумай наконец, что, чувствуя у себя в руках важное средство погубить меня, ей не может прийти мысль, что я пренебрег опытностью и дошел до такого риска, питая ядовитое намерение.
– Но если злопамятство за ваши дурные дела, которые так живучи в испанской душе, побудит ее величество пожертвовать интересам мщения, то будет трудно опровергнуть свидетельство ваших писем, если они дойдут до короля.
– Старый ребенок! Неужели ты думаешь своим узким умом, что я, Ришельё, отдам в руки врагам страшное оружие Ахилла, не оставив себе ни одной стрелы из его колчана, чтобы залечить раны, которые получу от других[10]. Узнай это на опыте один раз навсегда, что я не верю даже тем, кого считаю лучшими своими друзьями. Слушай, Боаробер, я облек тебя своим доверием и ты его заслуживаешь, как полагаю; однако же, я не открываю тебе ни малейшего проекта, я тебе не вверяю самой пустой тайны, пока не взвешу ее и пока не буду в состоянии уничтожить действие нескромности. Также и не без основания я действую с отцом Жозефом: если этот грубый капуцин мне служит, то я остерегаюсь его честолюбивой смелости. Любезный аббат, доверие вручает нам факел, которым приятно освещать себя, но только при уверенности, что он не причинит пожар в наших делах. И так будь спокоен на счет неблагоприятного употребления моих писем к королеве; я надеюсь извлечь из них большую пользу, без всякой боязни. Войдите, кавалер Ландри, прибавил Ришлье – мне нужна ваша рука.
– Ожидаю приказаний вашей эминенции: вы, вероятно, помните, что мое рвение не знает границ.
– Садитесь
Известно, что по мнению древних оружие Ахиллеса имело свойство залечивать раны, которые оно наносит.
