мы с тобой отправимся в путешествие на летних каникулах, – с видом преданного, но виноватого пса предложил Киану. – Мы поедем в страну моего детства, в мой старый дом, к моему родному брату-землепашцу. Он живёт отшельником. Соглашайся, Верочка! Там настоящий деревенский рай, прекрасный мягкий климат, зим почти не бывает, петухи кукарекают в строго назначенный час, но при этом в доме есть все удобства. Соглашайся!
Вера его слушала и не слышала. Разумеется, он была польщена и заинтригована, но старалась это скрыть, а потому кивала головой, как сломанная кукла. Её больше заботило, как избавиться от начинающейся мигрени, причину которой можно не разъяснять.
– Знаешь, говорят, что деревня – это противоядие от той городской отравы, в которой мы не без удовольствия варимся, – говорил всё ещё смущённый Киану. – Вот и поглядим… Или подтвердим, или опровергнем. Согласна?
Она вновь рассеянно кивнула.
– Ладно, пойдём из этого шалмана туда, где более аппетитные запахи, – с взволнованной улыбкой проговорил Киану. – Сегодня такой хороший вечер, я буду вымаливать у тебя прощение, и ты рано или поздно мне его подаришь…
«Рано или поздно мне всё это наскучит, и тогда я уйду, – равнодушно подумала Вера, потирая деревенеющие виски, – а сейчас пусть говорит что угодно!» Она облегчённо вздохнула и посмотрела в окно. Вечер густел, в небе повис месяц, золочёный купол старинного собора светился в окружении россыпи звёзд, подёрнутый лёгкой поэтической дымкой. Автомобили разрезали темноту светящимися глазами, в домах напротив вспыхнула вереница окон, мир вновь ожил.
Городской университет стоял в стороне от города. Когда юный Киану впервые увидел его, то был несколько обескуражен, поскольку в воображении молодого человека университет должен был бы походить на здание в историческом стиле, возвышающееся в своём неподражаемом великолепии. Нет, ничего подобного. Здание напомнило Киану большую серую коробку, по чьему-то недосмотру забытую в пригородном парке. Коробку, правда, не картонную, а из стекла и бетона, что по большому счёту никак не улучшало картины. Несколько разочарованно молодой человек смотрел на это далеко не блестящее достижение архитектуры: никаких вам башен, арок, метоп и триглифов, никаких карнизов и пилястр – словом, ничего, что могло бы порадовать его эстетический глаз. Глядя на эту скуку, можно было предположить, что архитектор, проектировавший её, не то чтобы не был знаком с архитектурой в самом лучшем, в самом возвышенном её смысле, но ему даже не попадались на глаза открытки небольших европейских городов, не говоря уже о Риме, Париже, Лондоне или Праге. В общем, ни на классику, ни на модерн не было даже намёка. Какая идея определила эту форму, юноша затруднялся предположить, одно совершенно очевидно: архитектурный шедевр она не напоминала, разве что поликлинику для слепых и слабовидящих. Но может быть, здраво рассудив, маэстро предположил, что обитающие там математики и физики настолько увлечены своими цифрами и расчётами, настолько далеки
