Дети Скадарлии. Ясное небо Австралии. Л. К. Шан

      «Когда-нибудь я об этом пожалею. Потом…

      Нет, не так! Хочу об этом никогда не жалеть. Чтобы ни произошло, пусть мне не будет жаль! Так – как я выбираю имена, судьбу и места для моих героев, я выберу это для себя. Я выбираю свое имя и свою судьбу! Решено!»

      Так будет написано на листке, который Человек запечатает в конверт, а затем вложит между страниц книги и поставит на единственную полку над своей кроватью.

      Человек решительно отодвинет стул, больно оцарапав темно-бордовую поверхность половиц, и подойдет к окну. Распахнет.

      В ответ на глубокие раны от стула, дом ответит скрипом петель в окне и не сразу, а со второго усилия поддаст свои белесые створки.

      Ветер, стремглав ворвавшийся в комнату, подхватит газетный лист, взметнет его в воздух, и, описав им удивительный полукруг, аккуратно приземлит в угол комнаты, раскрывая разворот его страниц.

      Так, ровно в полшестого утра, южнославянское солнце взойдет над изумрудным горизонтом, разливая на пшеничные угодья свои алые лучи, такие густые, что первый свет легонько пощекочет свежевыбеленные стены плетары2.

      Дом – одноэтажный, с черепицей из красной глины и окнами без ставен. Поодаль непременно должны произрастать вишни, которые буйно зацветут в то время года, источая сладковатый аромат. Издалека донесется приветственный окрик соседского петуха, и тут же позади дома, за углом, послышится лязг цепи заерзавшей собаки.

      В Шумадии так будут просыпаться деревни – последовательно.

      Человек у окна окажется молод. Внешность его будет весьма обычна. Он будет смотреть на рассвет и крепко сжимать губы. Потом развернется и осмотрит комнату.

      – Ну, что же… – Вымолвит он задумчиво.

      Коснется легонько гардин. Они, вероятно, светло-желтые, из плотной ткани. Мать их на ярмарке купит перед Божичем3, в возрасте его двенадцатилетия. Он улыбнется, вспомнив что-то о том времени. Потом вернется к письменному столу, на котором будут аккуратно сложены письменные принадлежности и бумага. Достанет карандаш, самый острый, и положит на центр стола. Чуть отодвинет задвинутый стул, на этот раз осторожно приподнимая его за спинку.

      В углу будет располагаться шкаф с зеркалом – наследство бабушки Агны. Раскрыв дверцу, Человек изымет из темных недр гардероба толстую папку для канцелярских бумаг, обтянутой свиной кожей с позолотой. Словно скарб, он аккуратно прижмет папку к груди, и закроет дверцу. В зеркальном отражении отразится его собственное лицо – взволнованное, румяное. Человек недовольно отвернется.

      – Прощай, детство – с вызовом произнесет он, но услышав приглушенный кашель, откуда-то снизу, и торопливые шаги секунду спустя, Человек виновато подожмет губы. Несколько секунд он пребудет в состоянии бездействия, прислушиваясь к негромким звукам, доносящимся из глубины дома.

      Наконец, дождавшись тишины, он, стараясь не оставаться ни секундой больше в этом помещении, подойдет к своей лежанке – неразобранной с вечера, но с котомкой на ней, набитой верхней одеждой и прочим. И потянувшись за сумкой, Человек больно ударится пальцами ног о ровную твердь, лежащую под кроватью, словно желающую напомнить ему о чем-то таком, о чем забудет Человек, если не взглянет сейчас же.

      Так он – скривившись в гримасе боли, но, не обращая внимания на ожидающее его под кроватью, и повесит сумку на плечо, выходя из комнаты, оставляя позади собственное детство и подхваченную ветром газету.

      Глава 1

      Май, 1939. Белград.