хмурится и внутренне закипает. История этой незнакомки напоминает ему его собственную участь, а вид грозного лысого мужлана — образ надменных редакторов, пороги которых он оббивает последние месяцы.
Лысый же, рассвирепев по поводу своей ноги, лишившейся обуви, краснея, как рак, заковылял в сторону Вукашина, но тот, невообразимо быстро поднявшись с места, опередил хозяина и первым схватил башмак.
Стоптанный, кожаный.
– Давай сюда, – старается говорить мягко лысый, но в его голосе звучит надрыв угрозы. Он протягивает ладонь.
Вместо этого Вукашин, руководствуясь какими-то инородными инстинктами, делает резкий замах, и силой швыряет башмак вверх и в сторону. Втроем: он, лысый хозяин и девица, поднимающаяся с пола, застывают, глядя как обувь, совершив менее чем за минуту второй свой полет в жизни, на этот раз взлетев еще выше, спикировала в конце концов на крышу противоположного кафана. Гулким звуком обозначив свое приземление, башмак возвращает в реальность происходящего троих наблюдателей. Первым приходит в себя Вукашин, которому хватает полсекунды, чтобы инстинктивно, отступить назад на полшага. Потому что, вторым включается лысый хозяин, который с раскрытым ртом, и доносящейся от туда отборной бранью, оборачивается на Вукашина и начинает движение в его сторону. Вукашин успевает опрокинуть стул, и, вскарабкавшись на столик, перелезает на другую сторону, откуда ему уже открыт путь на выход из заведения. Оборачиваться некогда, но он надеется, что девица-художница успеет воспользоваться секундной проволочкой, и благополучно скроется. По каменной брусчатке у лысого хозяина нет никаких шансов догнать двоих молодых, рассыпающихся прочь от него в разные стороны, к тому же подпрыгивающем в одном башмаке, и теряющим драгоценные силы на исключительно инородный на этой улице лексикон. Улепетывающий вдоль кафанов улицы Вукашин, проскальзывая сквозь силуэты редких прохожих, слышит, как среди брани в его сторону доносится: «держи вора!», и внутренне улыбается, что в довесок к башмаку, он еще и не заплатил наглецу за шливовицу.
Пробежав три квартала, и остановившись в переулке меж домов, с целью отдышаться, Вукашин вдруг с ужасом осознает, что оставил в кафане лысого упыря все, что у него сейчас есть в Белграде, да и во всей жизни – свою желтую папку, с чистой бумагой и двумя с половиной главами «Неба Австралии».
Он поднимает голову, глядя в голубое небо, и оно тут же расплывается, наполненное соленой влагой.
*** *** ***
Спустя три недели бессмысленного существования и двух проданных стульев, Вукашин стоит у окна своей хижины и, разглядывая крышу соседнего дома, мрачно рассуждает.
«Нужно найти средство заработка. Но что я умею? Пожалуй, все, – думает он, затягиваясь папиросным дымом. – А что я хочу делать? Пожалуй, ничего…».
Вукашин выбрасывает окурок, одергивает занавеску, закрывая окно.
«Интересно, сколько
