партизанил.
12
Валентина Ивановна, кубанская казачка, сухопарая, невысокого роста женщина, вертлявая, как озорной мальчишка, тут же принесла кучу потрепанных носовых платков и сунула в оба кармана халата своего знаменитого мужа.
– Тебе, Ники, двадцать платков в день и то мало. Ты иногда сморкайся в туалете, а то у тебя мокрот, как у слона: выдул одну ноздрю – платок хоть выбрасывай, отстирать невозможно, – выпалила она, и побежала на кухню.
– Я когда партизанил, – никаких платков не знал. Честно признаюсь. И это правда. Это я так покривил душой перед Валей. Мы уж привыкли с ней шутки пускать в адрес друг друга. Так вот, бывало—ча, оторвешь кусочек от портянки и тем пользуешься. Просохнет, опять в дело пускаешь. А вы, молодой человек, где учЖенесь? – обратился он к Борису—философу.
– На философическом факультете в Москве. Заочно, – солгал Борис.
– На философском, дурак, – поправил Леша.
– Я знаю то, что ничего не знаю, – изрек Борис.
– Я, когда партизанил, усвоил одну философию: империалистам нет места на этой земле. Мы их изнистожим. Ап—чхи! Форточки закрыты, али нет?
– Папуль, а папуль, надень кЖенель по случаю Нового года. У тебя там столько орденов, столько орденов! Пусть мальчики посмотрят, позавидуют, – просила Зоя, ласково глядя на хмурого и периодически чихающего отца.
– Если бы не металлургогический институт, я, может быть, тоже пошел бы в милицию, – сказал Леша. – Уже дослужился бы до плутковника, а там и до енерала.
Никандр Иванович тяжело поднялся со скрипучего стула и никому ничего, не сказав, ушел к себе в комнату читать военные мемуары. Валентина Ивановна тем временем, подобно челноку, сновала туда – сюда, с кухни в столовую из столовой на кухню, таскала блюда на огромном подносе. Стол вскоре оказался заполненным различными яствами, а Женя сидел и думал, за что же браться в первую очередь, поскольку хозяйка, дабы подчеркнуть свою зажиточность, собрала все в кучу: и холодные и горячие блюда, и даже литровую банку абрикосового варенья, которую следовало подать в конце праздника. Благодаря большой площади стола, удалось пристроить бутылки с водкой, коньяком и шампанским.
Философ не выдержал такой пытки и утащил отбивную, обжаренную в яйце. Он только собрался отправить ее по назначению, как Таня, что сидела рядом с Евгением, обратилась к нему с вопросом:
– Вы уже прошли Бэкона? На каком курсе вы его изучали?
– Мне этот Бекини не очень, поэтому я его не изучал, я его просто игнорировал, руководствуясь принсипом: я знаю то, что ничего не знаю, – отчеканил Борис, засовывая отбивную в широко открытый рот, и подобно голодному бульдогу тут же проглотил ее и дважды икнул.
– А кто произнес эту знаменитую фразу, на которую вы все время ссылаетесь? – не унималась Таня, заподозрив философа в бесстыдной лжи.
