дверь, открыла кран и начала рыдать. Минут через пятнадцать он все же постучал и спросил, все ли в порядке. Я ответила «Уйди». Он ушел. Я посмотрела на себя в зеркало. Мои темные кудрявые волосы спутались, стали похожи на старую мочалку. Лицо было красным и опухшим, глаза напоминали щелочки. Из зеркала на меня смотрела какая-то сорокалетняя алкоголичка, но никак не я – примерная жена и мать.
Месяц третий. Декабрь
Мы собирались ехать на день рождения к моей тетке Просе в Волжский. Не могу сказать, что мы сильно общались, но такие сборы были какой-то традицией, шедшей еще с советских времен. Помню, в детстве меня смешило ее имя. Надо же – Прасковья, Прося. Хорошо хоть не сокращали до Параши, ведь был и такой вариант когда-то. Намучилась она, наверное, в школе. Я всегда думала, что назову дочку как-нибудь красиво. Мама очень возражала против имени Алина – его не было в святцах, но мы с Олегом настояли на своем. Крестить пришлось как Елену.
Алина в тот день не захотела ехать с нами. Ей эти стариковские посиделки были уже давно неинтересны. В те дни она все еще злилась на меня. Я чувствовала ее холодность. Все попытки поговорить по душам она пресекала, демонстративно коротко отвечая, что у нее все хорошо и беседовать нам не о чем. Временами меня это очень злило. Я выходила из себя, кричала на нее, говорила, что не отпущу гулять или отберу телефон. Но толку не было. Она лишь хлопала дверью, игнорировала меня или начинала кричать в ответ. Самое плохое было в том, что Олег по большей части ее поддерживал. Да, формально он вроде бы был со мной, но каждый раз, когда я срывалась из-за Алины или плакала, услышав очередную сводку новостей, муж не утешал меня. В его взгляде читалось: «Я же тебе говорил». Зато к Алине он был еще более внимателен, чем прежде. Он чаще потакал ее капризам и прощал не самые лучшие выходки. Я говорила ему, что нельзя так вести себя. Но Олег отвечал, что не хочет, чтобы Алина страдала из-за моих решений. Наша семья раскололась. Были «я» и «они».
Почти всю дорогу мы ехали молча. Олег включил радио и старался не говорить со мной. Родственники еще ничего не знали о моей беременности, даже мама. До срока в двенадцать недель оставалось дней десять. Я еще могла принять другое решение. В Москве, Питере и в Центральной России за последние полмесяца не родилось ни одного здорового ребенка. Все умерли. В Волгограде уезжал домой с мамой лишь каждый тридцатый новорожденный. Даже сейчас по радио говорили, что ученые бьются над этой проблемой, но не могут ее решить. РДСН – респираторный дистресс-синдром новорожденных, звучало на каждом канале по телевизору. Россия закрыла свои границы. И это помогло избежать распространения заразы в другие страны. Процент погибших от РДСН детей там был такой же, как и в прежние годы. Ученые из разных стран предлагали свою помощь нашим специалистам, но решения все еще не было. Беременным запретили гулять с кем-то, кроме членов семьи, выходить на улицу можно было только в медицинской маске. Хорошо еще, что была зима. В сорокоградусную жару, которая бывает у нас летом, дышать на улице было бы невозможно.
Лето. Мой малыш должен появиться на свет в июне. Как же долго еще ждать…
По радио вещал отец Николай
