шагом вошел в загон.
Смрад от горевшей коровьей шерсти наполнял легкие человека. Старый пастух чуял присутствие смерти из-за зловонного запаха, стоявшего в коровнике. Он прошел в темноте по загону ещё на несколько шагов вперед. Вой, исходивший из темноты, прекратился и сменился на тихое поскуливание. Он всё ещё ничего не видел. Свет от сверкнувшей молнии прошел сквозь дверной проём, и он увидел, как, жалобно скуля, Бурул облизывает лицо молодого пастуха, лежащего на полу. Старый пастух подбежал к сыну и поднял его на руки. Руки его затряслись, а голос задрожал. Его громкий мужественный бас вдруг превратился в тихий и плачущий голосок. Он вышел из загона на улицу, неся в руках мертвого взрослого сына, словно спящее малое дитя. Молодой пастух не дышал. Потеряв сознание от тяжелых ран и не в силах выйти из полыхающего загона, он умер, задохнувшись в огне.
От горького отчаяния старый пастух бил сына по лицу, пытаясь пробудить его, но чистое лицо парня было безмолвно. Поскользнувшись из-за грязи, старый пастух упал и выронил своего ребенка. Рыдая и крича, он отказывался принимать произошедшее. Его бессильные вопли, наполненные горем, прерывались раскатами грома так, будто само небо кричало вместе с ним, сострадая ему. Склонившись над сыном, старый пастух плакал. Из его горла больше не выходили звуки. Старый пастух замер на мгновение в немом крике сильнейшей паники.
Все пять банхаров, подошедших к своему хозяину, стояли вокруг мертвого сына и склонившегося над ним отца. Замерев в непривычном и тяготившем изумлении, они лишь тихо поскуливали. Они знали своего хозяина человеком сильным и несгибаемым, но потеря единственного сына стремительно разрушала его душу, заражая слабостью, а значит – смертью.
Разящие белые молнии выходили из грозных чёрных туч, ослепляя степь своим ужасающим великолепием. Наэлектризованное небо содрогалось под оглушающими раскатами грома. Ветер громыхал. После каждого громового грохотания банхары несильно прижимались, скалясь и рыча.
Молодой мужчина лежал безмолвно. Его чистое белое лицо окропили капли дождя, и отцовские слезы, смыв налипшую сажу и кровь, а лицо старого пастуха, обыкновенно монолитное в своей решительности и уверенности, морщилось и искажалось, обливаясь горькими слезами. Но вдруг оно неестественно искривилось в ужасной гримасе. Он схватился за сердце двумя руками, словно пытаясь достать то, что тревожит его изнутри. Жгучие колющие боли в груди поразили человека. Его сердце словно сдавливалось в хищных орлиных лапах, а шею будто обвила огромная змея. Теперь не только слезы, но и пот проявились на лице пастуха и смешались с дождевой водой. Появившаяся тошнота и головокружение изнуряли его тело, а чувство страха и волнения одолевали с новой силой. Его кожа бледнела, а губы синели. Но все муки закончились сильным внутренним толчком, и его лицо застыло в немом полукрике.
Жизнь старого пастуха оборвалась – сердце его остановилось сразу после того, как разрушилась его душа. Сын
