был, но в дождь больно плохо туда по лужам, по траве. Накрыли навесом, стенки поставили. Это ещё Ванюшка сделал, лет десять назад.
Аня решила, что Ванюшка – это муж Антонины Ивановны; тактично промолчала. Потопталась, вспоминая, как пройти в сени. Снаружи Антонинова половина дома казалась приземистой, тесной, слепой, как крот, но внутри каким-то образом помещались целые лабиринты кладовок и пристроек, не говоря о кухне и огромной сумрачной комнате.
– Туда, – махнула лопаткой Антонина, будто услышав Анины мысли. С лопатки сорвалось несколько поджаристых крошек. Аня бросилась подбирать, но Антонина снова махнула рукой: – Не надо, Анечка, Маруська сегодня наверно прибежит, мы с ней приберём…
– Я помогу, – пообещала Аня.
Антонина обернулась от плиты, не слушая, ласково улыбнулась:
– Маруся недалеко совсем живёт. Как Ванюшка перестал приезжать, она мне помогать стала… Пол помыть, воду принести. Колодец недалеко, а всё-таки.
– Большая?
– Большая уже, – закивала Антонина. – Нынче девятый класс.
– Девятый? Значит, моя. Маша Калинина, нет?
– Да, да, Маша Калинина, – ещё ласковей заулыбалась Антонина. – Хорошая девочка… Как учится-то?
Аня, которая ещё не до конца изучила непредсказуемых тудем-растудем девятиклашек, Машу Калинину, тем не менее, помнила отлично.
– Хорошо учится. Думаю, на олимпиаду в этом году пойдёт по геометрии.
– Ну и ладно. Хорошая девочка, – повторила Антонина, хлопая дверцами скрипучего навесного шкафа. – И семья у них хорошая. Никто не пьёт.
– А у многих пьют?.. – тихо спросила Аня, переминаясь на холодном полу в одних колготках.
– У многих, Анечка. Вы идите. Умывайтесь, одевайтесь, а потом позавтракаем. В кои-то веки за стол сяду не одна. Маруська-то со мной редко остаётся. Прибежит, поможет, убежит… Школа, уроки, дома заботы. Брат у неё маленький. Михаил. Годика три.
Почему-то Аню очень обрадовало, что у Маши тоже есть брат. Как будто это автоматических сближало. Она вернулась в комнату, вытащила из баула полотенце, косметичку и пошла искать флигелёк с колодцем.
У чёрной, с едким духом гнильцы дверки в сенях обнаружились огромные галоши. Предположив, что они предназначены для выходов на «полуулицу», Аня, слегка брезгуя, всунула в них ноги и почапала по хлипкому коридору. В стенах было больше щелей, чем досок, ламп не было, но было совсем светло: сентябрьское солнце, розовое и раннее, золотило доски и сочилось из щелей щедрым розовым потоком.
Аня улыбнулась. Коридор закончился тупичком, открытым всем ветрам. Стены окончательно исчезли, но крыша ещё тянулась вдаль, последним усилием прикрывая каменный колодец, заросший зеленовато-серым, искрящимся на солнце мхом.
Ни крючка, ни полки. Хотя, возможно, для этой цели использовали колючие низкие ветки, нависавшие над колодцем и тянувшихся под, с позволения сказать, крышу. Листва ещё
