день, когда я осмотрел боярина и сказал ему, что он полностью здоров. На его вопрос, останемся ли мы у него на службе, я ответил, что согласен служить ему до весны, а если боярин будет добр и щедр, то и дальше.
Кирилл Мефодьевич соизволил засмеяться и отпустил меня, сказав, что подумает, какое жалованье мне положить, а что касается работы, то она известная – лечить всех больных, которые появятся.
Что бы ни говорили, а определенный порядок на Руси был, никто не мог просто так похолопить человека. И пока не подписался в кабальной записи, я был свободным человеком со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Время шло незаметно, я по-прежнему занимался физической подготовкой, оружные холопы, также постоянно тренировавшиеся во дворе, быстро заметили мое усердие и как-то раз десятник, оценив мои физические данные, предложил заниматься вместе со всеми. Боярин, все замечающий на своем дворе, ничего против не имел, а только сказал:
– Вы там моего лекаришку ненароком не пришибите, он мне, может, еще пригодится, да и вам тоже.
И вот я вместе того, чтобы бегать по утрам, начал махать боевым топором. Первое время через несколько минут топор уже вываливался из моих ослабевших рук. Но с хорошим питанием и тренировками сила начала прибывать во мне немерено, и бабушка по утрам с удовольствием оглядывала меня, шепча при этом:
– Ну вылитый отец, чистый Прошка.
К весне на тренировках я уже ничем не отличался от нескольких молодых воев, которые весной должны были сопровождать боярских детей на смотр в Торжке. Я все чаще ловил на себе задумчивый взгляд боярина.
И вот в июне, когда были в разгаре местные «сборы», предложил он мне также поехать с ними в качестве воя, ну а если надо, и лекаря. Естественно, двойной оплаты он мне за это выдавать не собирался. Я с удовольствием согласился. Тем более что на коне сидел как влитой, стоило только немного потренироваться и вспомнить навыки. Мои доходы пластического хирурга вполне позволяли посещать конюшню и ипподром, где я много лет занимался конной выездкой. Поэтому здесь я при первой же возможности уселся на коня. Мои способности никого, кроме бабушки, не удивили, но она-то прекрасно знала, что на коня я не садился ни разу в жизни, хотя за полгода уже привыкла к моим странностям и ничего не сказала по этому поводу.
Расставались мы тяжело, и у меня, и у нее слезы блестели на глазах.
– Данька, внучок мой, не увижу я тебя больше, сердце мне всегда правду говорит, дай обниму тебя на прощанье. Обо мне не беспокойся, теперь я тут останусь, буду телепаться помаленьку. А ты живи, я ведь вижу, высоко ты взлетишь, но смотри, как бы падать больно не пришлось.
– Бабуля, да не беспокойся ты так, войны нет сейчас, смотр пройдет, назад все приедем.
– Ох, Данька, сердце мое вещун, его не обманешь, не увидимся мы больше с тобой. Ну да ладно, у тебя жизнь молодая, чего тебе о старухе переживать, езжай с Богом.
Из-за такого прощания
