Теперь поднимите вверх правую ладонь (я поднимаю), левую положите вот сюда (он подсовывает мне томик фельдшерского дела) и повторяйте за мной: клянусь ни при каких обстоятельствах больше никогда не шутить со стареющими женщинами!
Я смотрю на него, должно быть, со слишком явным подозрением в его вменяемости.
– Какой-то вы вялый, – говорит он, убирая книгу, – руки можете опустить.
Я опускаю руки и складываю их на груди. Беляев на некоторое время замолкает, будто раздумывая, о чём бы ещё меня спросить.
– Ну, расскажите теперь, как вам наш парадиз? – наконец говорит он.
– В смысле? – удивляюсь я.
– Ну, город вам наш как?
– Да я, собственно, мало чего успел изучить. – Пожимаю плечами я. – Наш филиал только, да общагу изнутри. Но ни там, ни там, ничего парадизообразного не обнаружил.
– Не понимаю, что вас не устраивает – природа, архитектура, люди хорошие. Именно рай на земле.
– Да, люди у вас хорошие. Добрые.
– Не судите обо всех по этой курице. Она безнадёжна. – Беляев очень убедительно крутит пальцем у виска и косит обоими глазами. – А люди у нас замечательные потому, что время, когда хорошим тоном было спрашивать: «Где воруешь?» вместо: «Где работаешь?» наш городок как-то миновало. Вероятно, оттого, что воровать тут было нечего. Те, кто не уехали в Москву на заработки, безусловно, слегка озлобились от безденежья, но, поверьте, остались нормальными. Не то, что в столицах.
– А что в столицах?
– Там все продали души дьяволу. – Беляев поднимает правую руку с сомкнутыми указательным и средним пальцами. – Презренный металл лишил вас ума, чести и совести. А заодно и стыда.
– Лично я ничего никому не продавал.
– Ай, бросьте. Все так говорят. На самом деле, факт продажи ваших душ доказательств не требует.
– У вас что, чек есть?
Беляев смеётся противным смехом, который совсем не вяжется с его габаритами.
– Нет, чека у меня нет, – говорит он, отсмеявшись. – Но всем известно, что вы мечтаете разбогатеть вдруг, одномоментно, здесь и сейчас. Раз и готово. Поэтому и использовать приходиться короткую, как мини-юбка формулу успеха…
– Круглое – лизать, продолговатое – сосать?
Беляев одобрительно хлопает меня по плечу.
– Третье забыли: что плохо лежит – хватать.
– А вы здесь, значит, используете другую формулу.
– Мы – другую. Мы исповедуем долгий и безнадёжный путь, что с вашей точки зрения, как это у вас называется, катастрофически негламурно. Но путь этот лечит и совершенствует душу. Лично я занимаюсь практикой только ради удовольствия. Денег это совершенно не приносит.
– Путь Сенишинских самураев?
– Jedem das Seine[8].
– Оптимистично.
Беляев встаёт с табурета и направляется к металлическому умывальнику, над которым вместо зеркала висит табличка с надписью: «Мойте лапы, эскулапы». Открывает воду, и из латунного крана начинает прерывисто
Каждому своё (нем.) Табличка с такой надписью висела над воротами в концентрационном лагере Бухенвальд.
