маэстро после заката.
Поглощенный любимым занятием, маэстро Амброджио не обратил внимания на шум на улице, пока не зарычал его пес Данте. Прямо со ступкой в руках художник подошел к двери и попытался оценить ожесточенность спора, разгоревшегося, судя по звукам, буквально у его порога. Ему пришла на ум величественная гибель Юлия Цезаря, павшего под ударами кинжалов римских сенаторов и очень красиво умершего – с кровью на белом мраморе и в гармоничном обрамлении колонн. Может, какой-нибудь знатный сиенец погибнет похожим образом, позволив маэстро запечатлеть эту сцену на какой-нибудь местной стене?
В этот момент забарабанили в дверь. Данте залаял.
– Тихо! – сказал Амброджио псу. – Советую тебе спрятаться, на случай если сюда ворвутся разъяренные спорщики. Я знаю таких людей куда лучше, чем ты.
Едва он открыл дверь, как в мастерскую ворвался шум скандала – несколько мужчин говорили на повышенных тонах, – и маэстро сразу оказался вовлеченным в горячий спор о чем-то, что надлежало непременно внести в дом.
– Скажите им, мой дорогой брат во Христе, – умолял запыхавшийся монах. – Скажите, что мы справимся сами!
– С чем? – заинтересовался маэстро Амброджио.
– С гробом! – ответил кто-то другой. – С телом мертвого звонаря! Смотрите сами!
– Боюсь, вы ошиблись домом, – сказал маэстро. – Я это не заказывал.
– Умоляю вас, – просил монах, – впустить нас. Я все объясню.
Маэстро ничего не оставалось, как уступить. Он распахнул двери, чтобы молодые люди смогли занести гроб в мастерскую. Его поставили посреди комнаты. Маэстро ничуть не удивился при виде молодого Ромео Марескотти и его кузенов, занятых – в который раз! – очередной проказой; что на самом деле озадачило художника, так это присутствие ломавшего руки монаха.
– Это самый легкий гроб, который мне доводилось поднимать, – сказал один из спутников Ромео. – Ваш звонарь, должно быть, ничего не весил. В следующий раз выбирайте монаха потолще, чтобы не сдуло с колокольни.
– Обязательно! – клятвенно заверил брат Лоренцо, едва сдерживая нетерпение. – Позвольте же поблагодарить вас за доброе дело, благородные господа. Спасибо вам, мессир Ромео, за спасение наших жизней… Моей, моей жизни! Вот, прошу принять… – Откуда-то из-под рясы он извлек маленькую погнутую монетку – чентезимо[24] за беспокойство.
Его рука с монетой повисла в воздухе. Никто чентезимо не взял. Помедлив, брат Лоренцо затолкал ее обратно под рясу. Уши его горели, как угли при внезапном порыве ветра.
– Все, чего я прошу, – повторил Ромео, больше для потехи, – это показать нам содержимое гроба, потому что, клянусь жизнью, там не монах, ни толстый, ни тощий.
– Нет! – Тревога брата Лоренцо сменилась настоящей паникой. – Я не могу этого допустить! Свидетельница мне Пресвятая Дева, я клянусь вам, каждому из вас, что гроб должен оставаться закрытым, или огромное несчастье постигнет нас всех!
Маэстро
Мелкая монета, одна сотая часть итальянской лиры.
