не могу согласиться с вами, батюшка.
– Да где ж он показал себя? Что безмозглых австрийцов побил, так это не удивительно. Кабы Суворов был жив, давно бы уж и перестали говорить про вашего Буонапарте. – Так шел разговор во время обеда и после все, как будто отпущены на воздух из душного погреба,[1221] свободно дохнули, когда князь вышел на свою вечернюю прогулку.[1222] А[ндрей] пошел к себе делать приготовления к отъезду. Княжна Марья повела своего друга сестру к себе, и там в глубокие сумерки А[ндрей] застал их без свечей, с ногами на диванах, без умолку, весело, счастливо лепечущих что то все по французски. Он постоял, послушал, но ничего не мог разобрать. Тут и общие знакомые, и планы будущего, и confidences,[1223] но по звуку голосов, по позам видно было, что им обеим было необыкновенно хорошо. Оттого ли, что, присутствуя сейчас только при укладывании, А[ндрей] живо вообразил себе, что завтра он оставит свою жену, может быть на долго, или оттого, что, сам испытав тяжесть дурного расположения духа отца, он понял, как тяжело бывало и его жене, или оттого, что он видел, как сестра его нежно полюбила его жену, или так просто в эти сумерки проснулось в нем чувство справедливости к своей бедной жене, только она ему показалась в полусвете, маленькая, толстенькая, с ногами сидящая на диване и неумолчно болтающая, как будто после слишком долгого воздержания, она ему показалась такою жалкою, что он в темноте, никем невиденный, кротко улыбнулся, глядя на них.
– Как у вас славно! – сказал он. Они замолчали, потом засмеялись. Княжна Марья встала.
– Ах, André, – сказала она, взяв его за руку. – Quel petit trésor de femme vous avez.[1224] – Он вздохнул.
– André, ты не уходи, а то я завтра не успею, – прибавила она. – Ты там, что хочешь думай, а для меня это сделай. Сделай пожалуйста. Я тебя благословлю образом и ты не снимай его, André, пожалуйста, во всё время.
– Ежели икона целая, я не ручаюсь, – отвечал А[ндрей][1225] шутливо. Но голос его звучал нежно.
– Отчего ты думаешь, Marie, qu'il na'pas de religion,[1226] – заступилась маленькая княгиня, – он только не любит показывать. – А[ндрей] в темноте улыбался.
– Куда ты, Marie? – Княжна Марья неловко, тяжело влезла на диван, отворила киоту и при свете одной лампадки разъискивала образок.
– Я знаю,– говорила она на ходу, – его правила, но для меня он это сделает. – В это время княгиня поднялась на коленки, придвигаясь к мужу, и тихо, чтоб княжна не слыхала:
– André, какая прелесть твоя Marie. Ах, какая прелесть.
А[ндрей] улыбался, улыбался и вдруг ему[1227] так грустно и сладко стало на душе. Он в первый раз после многих месяцев взял за плечо жену, пригнул ее к себе и не поцеловал, а головой прижал ее к себе.
– Вы обе славные, славные, – сказал он.
– A… A… A… ndré – сквозь слезы проговорила Lise и радостно рыдая, стала обнимать мужа. В это время княжна Марья зажгла бумажку о лампадку и, тяжело спрыгнув, зажгла свечу.
– Что с вами? – удивленно спросила она. Lise так и сидела на коленках, маленькая, толстенькая, разрумяненная, она отирала слезы и смеялась.
– Мы знаем что, Marie, – сказала она. André выпустил
Об Апраксиных. Страх опять. Перед отъездом только о себе.
[откровенности]
[Какое сокровище твоя жена.]
[что он не религиозен,]
