тряпье, жилища были грязны, тсны и ветхи.
Держались только т, которые могли отпускать своихъ работниковъ въ города въ ремесленники, дворники, плотники, и еще богачи, закабалявшіе себ бдняковъ и захватившіе ихъ земли. Большинство же было въ такомъ положеніи, что при малйшемъ ослабленіи энергіи или несчастномъ случа переходило на ступень нищаго, могущаго питаться только милостыней.
Большая часть крестьянъ, казалось, была занята только тмъ, чтобы не переставая только отписываться отъ затопившей ихъ нужды. Стоило немного ослабть, и нужда заливала. Веселы были только ребята и двки, люди же постарше были въ постоянномъ уныніи, очевидно проходившемъ только тогда, когда они забывались виномъ. Все это теперь, когда ему не нужно было, какъ участнику этого положенія, скрывать отъ себя все это, онъ увидалъ теперь въ первый разъ.
Стоило только безъ предвзятой мысли, безъ желанія оправдать себя, какъ путешественнику, изслдовать условія жизни этихъ людей, узнать, на кого они работаютъ, при какихъ условіяхъ пользуются землей и произведеніями съ нея своего труда, чтобы было совершенно ясно, что люди эти содержатся въ самомъ жестокомъ, доводимомъ до послдней степени тяжести рабств землевладльцами.
Онъ удивлялся теперь, какъ могъ онъ прежде не только не видать этого, но еще предъявлять какія то требованія къ крестьянамъ и осуждать ихъ.
Въ воскресенье собрались у амбара повщенные объ этомъ выбранные крестьяне трехъ деревень, среди которыхъ находилась земля Нехлюдова. Весь вечеръ наканун Нехлюдовъ писалъ, измнялъ, поправлялъ свой проэктъ и условія и придумывалъ то, что онъ скажетъ имъ.
Утромъ онъ вновь перечелъ и переписалъ проэктъ условія и сталъ дожидаться мужиковъ. Съ 10 часовъ они стали собираться. Нсколько разъ Нехлюдовъ выглядывалъ изъ окна и видлъ, какъ все прибавлялось и прибавлялось мужиковъ, какъ они медлительно и важно подходили въ своихъ кафтанахъ и шапкахъ, большей частью съ палками, къ прежде собравшимся и, раскланявшись, садились на приступки амбара или становились кружкомъ и бесдовали. Онъ выглядывалъ изъ окна, не выходя къ нимъ, потому что зналъ, что разстроитъ ихъ, и дожидался, пока соберутся вс.
Наконецъ прикащикъ пришелъ сказать, что собрались вс. Нехлюдовъ заглянулъ въ окно. Толпа была большая и громко гудла. Нехлюдову стало жутко. Онъ шелъ длать благодяніе – такъ онъ разсуждалъ – и хвалилъ себя за это, а въ глубин души онъ чувствовалъ себя виноватымъ воромъ, который, прежде чмъ быть пойманнымъ, хочетъ сознаться въ краж и возвратить ее.
Когда Нехлюдовъ подошелъ къ собранію и обнажились русыя, курчавыя, плшивыя, сдыя головы, у Нехлюдова сжалось сердце, и стало жутко. Вс поклонились и съ непроницаемымъ и важнымъ видомъ уставились
