style="font-size:15px;"> – Еще не спишь? – спросил внук.
– Опять все про тебя было написано, – ответил дед.
– Да неужто?
– А сам посуди. Планета короля – это про тебя. Как ты жил? Все для тебя должно было быть. Молодых девчонок возле себя держал, а они, раскрыв рот, слушали тебя и во всем слушались. А помнишь ли ты, что писал твой Экзюпери? Спросить с каждого можно лишь то, что он способен дать.
Нельзя приказать варить кисели девчонке в шестнадцать лет. Ей платья каждый день менять надо. Да и вас, парней. Ты молод, но они еще моложе.
А молодость честолюбива, глупа и тщеславна. Ей кажется, что она всех красивее, всех нарядней и умнее. Ох и умница твой Экзюпери!
Дед даже голову приподнял, и внуку пришлось присесть рядом и свернуть вдвое подушку, чтобы голова деда была повыше. Он не сердился на деда, а дед не сердился на него. Какая-то мягкая печаль нашла себе место в сознании и того, и другого.
– А планета пьяницы не про тебя? Сколько ты пил после всяких передряг? Пил просто так – чтобы пить.
Теперь внук пустился в странствия по своему прошлому. Голова его повернута к окну, профиль очерчен вечерним светом, и у деда есть возможность разглядеть внука. Смотрит старик и любуется, и радуется, даже пролежни у него не зудят – тепло и уютно ему в кровати стало.
Старик заснул. Внук остался в прошлом. А часы на стене заскучали – люди их покинули.
Взгляд с потолка немножко задержался на лысеющей макушке сорокалетнего внука, потом улыбнулся часам на стене, потом нырнул в окошко – и…
Ослеп. Оглох. От взрывов снарядов. Страшная сила подняла его в воздух и потом бросила на корчившуюся от взрывов землю. Было ужасно. Снаряды рвались и рвались, и небесные комья грязи сыпались и сыпались на окровавленную землю. Он чувствовал на себе этот тяжелый слой промерзшей земли и надеялся, что он закроет его своим телом, как щитом. А на что ему еще больше было надеяться?
Бомбежка закончилась. Земля-матушка еще осыпалась с небес на тело солдата, а он обнимал землю, вжимался в нее и благодарил за спасение. Он свято верил, что спасла его именно эта земля – ржаная, нищая и родная.
Солдат пошевелил каской, чтобы сбросить с себя слой закрывающей его лицо земли, и открыл глаза. Сначала увидел израненную землю, а потом израненного себя. Рана на ране. А к самой глубокой ране прижался белоснежный котенок. Откуда он тут взялся, непонятно. Но солдату было больно, и он, позабыв про котенка, заорал:
– Я ранен!
Котенок не исчез. Он трясся всем телом, но не сводил с солдата глаз.
Нарастающий свист очередного снаряда заставил солдата опомниться. Он схватил рукой белоснежный комочек шерсти, прижал к щеке и накрыл краем каски. Взрыва почему-то не последовало.
И вот лежат на черной израненной земле двое – человек и белоснежный кошачий детеныш. Солдат мотнул головой, каска сдвинулась на правый бок, и перед его глазами оказались глаза котенка.
– Ты чей? – спросил солдат.
– Я твой! – ответил
