в невиновность Роберта, при существовании той треклятой записи с камер?
Вспоминая «неоспоримое доказательство» парень сам начинал сомневаться. От одной мысли, что ему придётся доказывать свою правоту адвокату, затылок сводило болью.
Как говорить о том, в чем сам не уверен?
Глупо. До ужаса глупо не верить в свою невиновность. Глупо и неответственно.
Он чувствовал себя взаперти, без сил и пространства. Без возможности уйти, заснуть, думать о чем-либо другом.
Клетка ощущалась не на теле, а на душе. Прутья из ледяного железа, непереносимо сдавливали, не давая кричать и плакать.
И хуже терзающих мыслей, лишь воображение, которое не прекращало воспроизводить, подобно назойливой пластинке, минуты на рельсах.
– Я не убивал её. Я не способен.
«Как жаль, что порой, люди способны на многое.
Никто не может сплошь управлять своей жизнью, но некоторые считают, у них есть возможность устраивать самосуд над другой.
Человечество может стремиться к идеальности, но жестокость, маразм не остановить».
Вся его жизнь перевернулась в один миг, кризис на работе был забыт, а «семнадцать» стало обычной цифрой.
На собственную просьбу «мыслить трезво», он был готов засмеяться, умоляя лишь о возможности напиться вдребезги.
Он и впрямь истерически засмеялся, заметив, как тихо вокруг.
Лишь его хохот ударял по стенам глухим эхом, что напомнило о закрытом пространстве.
Его брови повалились на глаза, уголки губ опустились. Вновь наступила тишина, какая-то напряженная.
Будто от стен отшатнется эхо, но только уже не его. Парень начал оглядываться, собственная паранойя настораживала.
– Зачем ты сделал это?
Девичий бархатный шепот доносился отовсюду: бегал по стенам и расхаживал по потолку.
Обомлев от страха, парень перепрыгнул с койки на холодный пол, поспешив забиться в угол.
– Здесь никого нет! – грудь будто охватило пламя. Хуже тюрьмы – только психбольница.
– Зачем ты сделал это? Толкнул меня, – голосок тут же сорвался, начиная хныкать.
В другом углу камеры он увидел очертания маленькой девочки, которая ручками пытается спрятать лицо, утереть горькие слезки. Она казалась такой настоящей, живой:
– Робби, зачем ты поступил так?
– Здесь никого нет, – еще быстрее бормотал он, закрывая глаза. – Здесь никого нет.
Его руки обняли ноги, голова упала на колени.
«Может всё это сон, кошмар? На самом деле меня не обвиняют в убийстве?» – когда отчетливо слышны шаги в твою сторону – убеждения работают чертовски плохо.
Почему это происходит? Почему мертвец идет к нему в сторону, плач реалистично режет слух?
– После персиковых закатов, Робби, – говорила она, стоя
