style="font-size:15px;"> Сегодня Аваджи уехал ненадолго. Обещал к ночи вернуться. К ночи. Эти слова всё больше наполнялись для Анастасии особым смыслом.
Ночью теперь начиналась другая жизнь. Судьба открывала для неё дверь в неведомый прежде мир, где молчание значило больше, чем слова, а немногие слова, которые всё же произносились, в ночи становились откровением.
Всё началось с движения. Нет, это не было движением, например, руки, но движением души. Душа потянулась к душе.
Он стоял перед нею и ждал. Неожиданно всё вокруг затихло, как затихало теперь в особые моменты её жизни. А может, она переставала слышать всё, что её в этот момент не касалось?
А перед нею опять проносились те страшные минуты, когда впервые в жизни она чувствовала себя не любимой и желанной женщиной, а лишь вещью, от которой чего-то требовали, не интересуясь её желаниями.
Прошла целая вечность, которую прервал вздох. Он вздохнул и сказал:
– Обними меня.
Или это было раньше? Даже сейчас она не могла вспомнить всё отчетливо. Чувствовала лишь, что сердце стало будто острым и билось в грудной клетке, раня её до крови этими новыми острыми краями.
Анастасия к тому времени уже знала кое-что о своем нечаянном муже. Неразговорчивый, суровый – многие считали его бесчувственным, но Заира с этим не соглашалась.
– Аваджи никто не знает, – говорила она, – у него нет друзей; нукеры его побаиваются, потому что он никогда на них не кричит, но когда смотрит на провинившегося своими черными глазами, никто его взгляда не выдерживает. Говорят, это глаза хищника. А, по-моему, просто человека сильного. Матери он не знал. Умерла при родах. У отца других жён не было, а когда единственная умерла, он не привёл другую. Однолюб. Он так тосковал по ней, что прежде времени сошёл в могилу…
В первый момент Анастасии стало его жалко, но потом…
Если Всеволоду великодушно дозволялось её любить, то Аваджи стал частью самой Анастасии. Он как бы пророс в ней. Пустил корни прямо в сердце, а при малейшей попытке оторвать хоть один корешок сердце начинало болеть и кровоточить…
Видит Бог, она не хотела этого! Но случилось то, что случилось, и уже ничего нельзя было поделать.
Глава десятая
– Настюшка! Настюшка! – кричал Всеволод и рывком садился в кровати, глядя перед собой сухими, безумными глазами, порываясь куда-то бежать.
У постели метавшегося в горячке князя, не отходя от него целыми днями, а по ночам сменяя друг друга, сидели княжеский отрок Сметюха и конюший Лоза, в прошлом – воспитатель юного Всеволода и его доверенный слуга.
Когда Всеволод вошёл в мужеский возраст и стал ходить с дружиной в походы против иноземных супостатов, старый Лоза попросился работать на конюшню и с работой успешно справлялся. Может, потому, что вовсе не был таким старым, как представлялось Всеволоду и его дружинникам.
Всё дело в том, что Лоза
