сглазил. Он-то постарался, такой дом срубил, куда там княжескому терему! Мал, да удал. Издалека видать.
Одного не учел: видели его не только добрые люди, но и лихие…
Оправившись от болезни, Лоза так полюбил юного князя, что хоть и в дружинники попросился, а всякую минутку старался возле ребенка побыть. Чем-то ему Всеволод напоминал старшего сына Василька. Матушка князя, княгиня Верхуслава его приязнь заметила и в воспитатели к сыну взяла. Преданней человека подле Всеволода она не хотела бы и видеть!
Когда привезли на двор раненого князя, Лоза к нему кинулся и на руках отнес в белокаменные палаты. Да возле него и остался.
Попробовали было Лозу отогнать: мол, есть и помоложе, да посноровистей, – ничего не вышло. Вдруг в конюшем такая сила обнаружилась, такая злость, что дружинники, набивавшиеся сидеть подле больного князя, отступились – не драться же со стариком!
На Сметюху только и согласился: парнишка сильный, добросовестный, свою службу не заспит.
За то время, что Всеволод метался в бреду, наезжали его проведать, и матушка Верхуслава – отца Мстислава вместе с другими позвал в поход на ливонцев великий новгородский князь Александр, – и сестра с племянниками, и всё семейство Михаила Астаха в великой скорби по пропавшей Анастасии князь никого не узнавал.
Арамейского врача Арсения, который почитался лучшим врачом в Лебедяни и его окрестностях, привезли князю тотчас же, как только раненого уложили на подушки.
Врач осмотрел Всеволода, промыл рану, наложил повязку с мазью, от запаха которой, говорил Лоза, не только тараканы, мыши дохнут!
Арсений попытался выпроводить из комнаты обоих приглядывавших за князем, но конюший упрямо мотнул головой и остался подле своего любимца.
– Я – врач, не отравитель! – тщетно горячился обиженный его недоверием Арсений.
– Не отравитель, – соглашался Лоза, по-прежнему стоя в ногах больного. – А и я тут место не простою. Делай своё дело, я тебе не мешаю.
Арамеин ожесточенно растирал в ступке из слоновой кости какой-то черного цвета корень. Ссыпал в чашку. Капал что-то из золоченой фляжки, которую доставал из врачебной сумки, и косился на неподвижного, точно деревянный идол, Лозу, как будто он мог подсмотреть секреты врача.
Снадобье врач наказывал давать Всеволоду два раза в день, а кроме того прикладывать ко лбу мокрую холодную тряпицу, обтирать винным уксусом и, как вспотеет, менять белье.
Проходили дни. Князя поили лекарством, врач каждый день осматривал его, все более мрачнея лицом, – больной никак не ш-л на поправку.
На вопрос Лозы, изболевшегося душой за воспитанника, "Полегчает ли князю?" Арсений лишь пожал плечами: "На все воля Божья!"
Эти слова Лоза и поведал Любомиру, который прибегал проведывать князя чаще других, втайне надеясь, что ему известно что-то о пропавшей сестре.
Любомир понял: врач ничего больше не может сделать и такими
