большой дом с семьей папиного родного брата Бориса и его жены Агаты. Хозяйство вели – каждая семья свое. Кухни разные. Обширный подвал для солений и консервации поделили на три части, с нами жили еще бабушка с дедушкой.
Однажды я спустилась в подвал за маринованными виноградными листьями. И вдруг на самой низкой полке в углу (чтобы никто не заметил?) обнаруживаю скомканную бумажку, проткнутую иголками со вдетыми нитками. Вынимаю иголки, разворачиваю бумажку. А там на иврите написаны имена – мамино, папино, мое и сестры Тани. Брат в тот момент еще не родился. Я не могла понять, что это значит, но испугалась. Сердцем почувствовала что-то неладное.
Решилась рассказать об этом только Наре, с которой у меня были доверительные отношения. Маме я не посмела об этом сказать. Нара не на шутку испугалась и шепотом сообщила, что это колдовство, амулет для наведения порчи. Я поразилась, но не поверила: «Кому порчи?» – «Не понимаешь? Тем, чьи имена в записке!» Я догадалась – это дело рук Агаты, жены Бориса.
Она никогда нас не любила, думаю, завидовала. Особенно когда у отца дела пошли в гору, появился доходный бизнес в Баку и Москве. Борис был человеком совсем другого склада, работал за одну зарплату. Жили они хуже. Но ведь папа не людей грабил, не в лотерею выигрывал. Он много учился, умел договариваться с партнерами, изучал рынок, рисковал. Наша семья заслуженно богатела. Но завистливой Агате казалось, что нам черти помогали. Вот она и взялась за колдовство. И никакие тысячелетние традиции иудаистского единобожия, никакие еврейские достижения в выживании «народа Книги» в иноверческом окружении не могли противостоять ржавой иголке с ниткой в руках глупой тетушки Агаты. Мне тяжело было покидать Красную Слободу и Нару. Но от соседства с Агатой я избавилась с облегчением.
Не знаю, как для мамы и отца, но для меня, когда мы переехали в Москву, настоящим кошмаром стали отношения с маминой сестрой, тетей Алисой. Еще когда мы жили в Красной Слободе, Алиса иногда присылала нам продукты. Понятно, в 80–90 годы кое-где был дефицит продовольственных товаров. Но не у нас же, с нашим садом и огородом, с домашними заготовками, с богатым азербайджанским рынком. Благо, денег, чтобы туда ходить, папа зарабатывал достаточно. Но Алиса продолжала присылать нам по почте колбасу, консервы, муку. Я уже тогда недолюбливала свою тетку и старалась не есть эти продукты. Мне, девочке с развитым воображением, казалось, что они отравлены.
В Москве Алиса задалась целью меня одеть. То подарит кофточку, которая оказалась мала ее толстой дочери, то платье.
Вот Алиса принесла в наш дом новые туфли. Небольшой изящный каблучок, тонкий носочек – загляденье. Но мне они почему-то сразу не понравились. Красивая пара обуви таила угрозу… Но тетка настойчива.
– Примерь, Ханночка. Прекрасные новые туфли. Это тебе!
Я отказываюсь, но Алиса настаивает. Ставит пару передо мной и, брякнувшись на колени, насильно хватает мою ногу, чтобы вставить ее в туфлю. Обувь мне мала, я чувствую боль, я страдаю…
