ещё. Ты нужен будешь мне для одного, но отчаянного дела. После этого ты вернешься в гвардию, но не поручиком.
По новому приказу каждое утро все служители обязаны были обмывать голову, плечи и грудь холодной водою, если не стоял мороз и с неба не сыпались камни. Голые до пояса солдаты сбегали к озеру по мосткам, зачерпывали воду ведром и с диким воплем выливали себе на голову. Затем они трусцою отбегали, попутно толкая робеющих товарищей. Из бараков солдат уже в форме вели в так называемую столовую, за длинные столы под навесами, в последний раз плотно, по-домашнему кормили кашею с мясом и даже с добавкой, и наливали по чарке хлебного вина, которое считалось полезным перед долгим походом в нездоровой местности. Вино полагалось запивать глотком клюквенного сыропу против цинги, но бывалые служаки, набравши за щеку, сплевывали это лекарство в сторонке на траву, чтобы вместо цинготной болезни не приобресть понос.
Затем, уже полностью нагруженные, упакованные и застегнутые с головы до ног, все отряды стали выстраиваться на плацу обширным кареем по родам войск, в таком порядке, чтобы затем сразу развернуться и двинуться в путь. Солдаты выглядели непривычно и как-то мешковато в своих киверах и сумах, обшитых серым полотном, и в смурых шароварах, заправленных в полусапожки. На них не было ни белоснежных панталон с пуговицами, напущенных поверх башмаков, ни черных высоких султанов, ни плетеных снурков, свисающих на плечи, как обыкновенно изображают на картинах, и даже цветные части формы, как воротники и обшлага, были обшиты серою тряпицей из бережливости. Но в этой мешковатой грубости была другая, простая красота и настоящая, суровая поэзия.
Князь Долгоруков, также одетый по-дорожному, в короткую куртку без фалд, наподобие гусарского ментика, называемую шпензер, подъехал к своим двум адъютантам, спешился и снял шляпу. Вслед за ним обнажили головы все мужчины на площади, включая и некоторых зрителей-лютеран. Солдаты встали на одно колено. Началась довольно продолжительная церковная служба.
Держа кивер в согнутой левой руке и крестясь вслед за священником, Федор, как обычно во время богослужения, пытался проникнуть в значение древних словес, частично понятных, но поражающих воображение какой-то дремучестью. Архаизм придавал молитве совсем не то значение, какое она имела бы на обыденном языке.
О еже лук медян положити мышцы верных Своих,
И укрепити десницу их силою крепости Своея,
В побеждение и попрание супостат наших,
Господу помолимся!
– взывал полковой священник.
И Федор гадал, кто бы такие могли быть эти медяне с луками, которых ему желают попрать. Очевидно, мидийцы, персы царя Кира или Дария. Но ведь в этот самый момент, возможно, набожные шведы просят у Господа также попрать и уничтожить мидийцев, то есть, нас. И если Бог действительно обязан помогать каждому из своих просителей, то он сейчас находится в недоумении: какие из мидийцев хуже. Не удивительно, что он предпочитает вовсе не вмешиваться в наши битвы, а наиболее успешные мидийцы, французы совсем к нему не апеллируют и даже не
