талию, подобным образом кавалеристы иногда транспортируют пехотных, и выглядело это весьма комично. Товарищи трунили по поводу «новой барышни» Полубесова, тот загадочно посмеивался и отводил глаза, а швед, румяный желтоволосый парень открытого вида, одновременно морщился от боли и смеялся со всеми непонятным русским словам. Он был лет на десять моложе Полубесова и, пожалуй, гораздо сильнее, но ему отчего-то не приходило в голову сбросить казака с лошади и ускакать. Очевидно, согласившись на плен, он уже не считал себя в состоянии войны и обязан был слушаться.
Толстой тем временем играл на поляне в карты. Когда ему спустя полчаса сообщили, как Полубесов забавно конвоировал пленных, он сразу почуял неладное, схватил свое старое пристрелянное пехотное ружье со штыком и поскакал следом.
Казаки ехали шагом, с песнями и остановками. Никто не ждал их скорого возвращения и, вместо того, чтобы гнать шведов целый день до следующего укрепленного лагеря и передать их там по этапу, они решили на полпути остановиться и устроить себе пикник. За этим-то приятным времяпрепровождением Толстой и нашел их по лошадиным следам в стороне от дороги. И вовремя.
Посреди поляны кипел в котле кулеш. Двое казаков в расстегнутых мундирах, без сапог, курили трубки возле замшелого округлого валуна, напоминающего череп великана. Их лошадки со спутанными ногами щипали траву поодаль. А в лощине, шагах в десяти от костра стояли на коленях трое людей со связанными за спиною руками. Пленные были уже разуты и раздеты до исподнего белья. Перед ними зияла свежевырытая яма, которой надлежало стать их братской могилой. Шведы навзрыд читали молитву за своим командиром. А за их спиною прохаживался Полубесов и жонглировал своей шашкой, как это любят делать казаки во время своих плясок. Сабля его, представляющая собой как бы сплошной сияющий круг, со свистом вращалась то в одной его руке, то в другой, то впереди, то над головой, то за спиною. И, ежели Толстой явился бы несколькими минутами позднее, она бы несомнительно обрушилась на шеи нещастных финляндцев.
При виде Толстого казаки стали поспешно натягивать сапоги, а Полубесов с ухмылкой убрал шашку в ножны.
Хорунжий отрицал свои душегубские намерения, утверждая, что он только хотел подействовать на шведов умственно, чтобы им не вздумалось второй раз нарушать клятву Белому Царю. Тогда Федор Иванович напомнил Полубесову, что по артикулу за убивство пленника, попросившего пощады, полагается смерть, и велел немедленно развязать шведам руки. Полубесов неохотно повиновался и только проворчал что-то насчет «баловства», когда ему пришлось вернуть корнету его сверкающие кавалерийские сапоги со шпорами.
– Я решил, что эти воины уже достаточно наказаны, и разрешил им идти куда вздумается, но более не попадаться мне на глаза, – рассказывал Толстой. – Шведский офицер целовал мне руки и требовал, чтобы после войны я непременно приехал к нему в Стокгольм для знакомства с его матушкой. Он спрашивал мое имя, чтобы его будущие
