из своей рясы стилет и по самую рукоятку вонзит в его сердце. Однако сделать это в штабе, где сновали вооруженные люди, было бы неловко. И как бы в подтверждение подозрения Толстого пастор предложил ему прогуляться до беседки.
Дело было после ужина, но северный день только начал клониться к закату. Пастор шел впереди по усыпанной битым кирпичом дорожке, с каким-то дамским кокетством поддерживая свою мантию со стоячим белым воротничком, надетую ради службы. Кирпичная крошка трещала под деревянными каблуками грубых башмаков, и длинная тень священника, напоминающая форму замочной скважины из конуса с кругом наверху, прыгала следом за ним по грядкам. Толстой увидел штопку на плече траченной молью мантии, которая, возможно, служила еще отцу этого человека, представил себе тот волкан переживаний, который клокочет под его вялой вежливостью, и вдруг почувствовал в сердце горячий укол сочувствия.
Они остановились у беседки, под старой березой с черным корявым низом ствола, придающей пейзажу совершенно российский вид. Пастор перебирал четки, и Толстой не форсировал разговора, чтобы его не спугнуть.
– Я был сейчас у приговоренных, – сообщил пастор и снова крепко замолчал.
– Очевидно, они сообщили вам что-то важное на исповеди? – подсказал Американец, который начинал терять терпение от финского темперамента.
– Эти люди невиновны перед Богом и вашим царем. И я не могу допустить гибели трех мирных людей.
– Вы долго вспоминали о своей христианской обязанности, – сухо сказал Толстой и подумал: «Полно ломаться».
Священник взял шляпу под мышку, потер пальцем переносицу и оперся о березу, словно в приступе дурноты. «Да что это с ним? – встревожился Федор Иванович. – Не отдал бы душу Богу раньше времени от своих финляндских переживаний».
Пастор, однако, скоро оправился, надел свое сомбреро и продолжал, как ни в чем не бывало:
– Я имею сообщить вам имя человека, которого вы разыскиваете.
– Сообщите, – в сторону сказал Толстой, покусывая былинку.
– Вы обещаете выпустить пленных, когда я вам его назову?
Это напоминало картежную игру, и Американец решил вытянуть все козыри противника, прежде чем раскрыть свои.
– Мне нужно не имя, а человек. Когда преступник будет в моих руках, ваши односельчане пойдут домой.
Как и следовало ожидать, твердость Толстого обескуражила пастора. Священник почувствовал, что почва уходит из-под его ног, и был уже согласен на уступку при соблюдении внешних приличий.
– Я также сообщу вам его место жительства, – пробормотал пастор в землю.
– Однако может оказаться, что он случайно отошел в гости, – заметил Толстой с вопросительной интонацией.
– У его единственной дочери завтра день рождения, который он, конечно же, проведет в кругу семьи.
– Итак,
