делаю это, когда захочу. А еще – будучи во власти гнева, – ответил я, ожидая увидеть, как тень страха омрачит прекрасное лицо ее, – Ты что же, знаешь, кто я?
Кожа у нее была цвета меда, глаза черные, узкие, как лезвие квилона, а ресницы такие густые, что взгляд казался бархатным. Волосы – тоже черные – заплетены были в бесчисленные косицы, собранные узлом высоко на затылке. Одежда вроде той, что носят на самом дальнем востоке мальчишки: темно-синий бумажный халат с широкими рукавами и стоячим воротом. Никаких украшений – ни браслетов, ни ожерелий, только те серьги, да еще аллалевантина в богато изукрашенных ножнах. Мне приходилось и прежде видеть шелковичных людей. Маленькие, будто фарфоровые игрушки, они отличались редкой силой духа, а в схватке были быстрее и опасней змеи. Но ни разу еще я не видел, чтобы кто-то из них забирался так далеко на запад, и нигде в целом мире не встречал я таких необыкновенных, таких пленительных глаз.
– Вот как? Тогда постараюсь не сердить тебя, Гнев Бога, – сказала она, – Ведь так тебя называют? Но при рождении нарекли Астерием. Астерий – значит звездный. Да? Вот любопытно! Зачем бы давать ребенку звездное, сияющее имя, если собираешься заточить его в глухом подземелье?
– Ну… может, это была такая шутка? – сказал я. Она застала меня врасплох. Мало кто знал мое детское имя, а тех, кто знал об истинной моей сущности, но решился бы говорить со мной так легко и свободно, не набралось бы и дюжины.
– Шутка? Разве тебе было весело? – спросила она с такою серьезностью, что я рассмеялся. Делать этого не следовало. Раны мои полыхнули болью, словно ядовитый цветок пустил корни сквозь тело, и, ломая ребра, вырвался из груди.
– Кстати, об этом, – сказала дева, положив мне руку на грудь, – Я должна осмотреть твои раны, олзохубуун, и сменить повязки. Будет больно, но, если гной отравит кровь, ты сгоришь в лихорадке, как и любой другой. Поэтому, – она вытащила из ножен свой левантийский кинжал, и приставила к выемке у меня под горлом, – стерпи боль без гнева. Начнешь перекидываться – и я перережу тебе горло.
– А успеешь?
– Да!
Когда сталь коснулась моей кожи, я окончательно уверился, что жив. Небо цвета темной лазури было небом юга, а не преисподней, и лежал я не в лодке мрачного старца, а на крытой соломой телеге, тащившейся в клубах жаркой белесой пыли. Я услышал топот копыт, быстрый южный говор, взрывы смеха. Каждый вздох причинял боль, но я глубоко вдохнул эту пыль, запах далекой холодной реки, тимьяна, раздавленных копытами цветов и навоза. Быть живым мне нравилось больше, чем мертвым.
– Чей это обоз? – спросил я ту, что одной рукой держала клинок у моего горла, а другой, не колеблясь, сорвала с моей раны кусок полотна, и теперь наносила на нее какую-то зловонную мазь.
– Добрые рыцари юга везут своих раненых в крепость на горе Фавор. Я сказала им, что ты тот, кого я так долго искала, и что зовут тебя мейстер Стильер. Если подумать, – она взглянула на меня с быстрой улыбкой, – это правда, и я советую тебе принять эту правду – хотя бы пока не окрепнешь. Надо
