Олли уселся на подоконник; на пол свалилась жестянка с графитными карандашами, обмотанными бечёвками. – Впрочем, ладно; я утешусь вчерашним скандалом с рогами на портрете святого Антония. Слышал бы ты, как надрывался Уоттс! «Какой бесов сын это сделал?!» Никто не сознался, увы. Но я! – он сощурился, направив на Марвина перемазанный масляной краской указательный палец. – Я узнал руку творца!
Марвин отвесил театральный поклон:
– Сэр Далтон Марш говорил, что мазню от шедевра порой отделяют детали. Я всего лишь отдал должное его словам.
– Нужно признать, это было блестяще, Койн! Но ты лучше скажи мне, где я возьму подходящую для наброска физиономию, когда скоро заря схватится?
– Пригласи Мадлен, – сказал Марвин с ужасным прононсом. – Она едва ли откажется. У неё всё подходящее, м-м? – и, не выдержав, зашёлся в хохоте, неприличном и заразительном.
– Ах ты подлый негодяй! Поглядите, вспомнил! Если хочешь знать, эти ветреные француженки – лучшее, что создал господь бог. Помяни моё слово. И президент академии так считает. Но я, чёрт побери, не рисую женщин! Они же минуты не сидят спокойно: поправить платье, волосы, поглядеть, что выходит… как у меня может что-то выйти, коли ты крутишься вокруг своей оси, ma cherie?
– Ищи и обрящешь, – Марвин шагнул к настенной полке, с любопытством заглянул в коробку, где Олли, как святыню из святынь, хранил новые кисти: о, они действительно были хороши.
– Да ведь я уже нашёл! Вот он, мой образ, весь передо мной – прекрасный гибрид, голубоглазое дитя эльфа и полуорка с патлами, как у того поэтишки из салона… Но уж больно прямы! Не накрутить ли тебе папильотки?
Марвин прицелился в него кистью, как стрелой – и запустил прямо в цель: нагрудный карман Олли. Он охнул, картинно хватаясь за сердце, а потом ловко спрыгнул вниз – и в одно мгновение оказался рядом.
– Сэр Далтон Марш говорит, что у тебя правильные черты. Начинать нужно с классики, друг мой, а уж потом малевать рожу вроде моей, а?.. Ну-ка, повыше подбородок!
Марвин стряхнул его руку с лица и продолжил разглядывать кисти: одна, ретушная, была по-игольному тонкой, и не переломиться могла только в цыплячьих пальцах Олли. Сгодится разве что в зубочистки. Он коварно засунул её в рот, предвкушая взрыв гнева Олли, но тот неожиданно охнул, отступил на шаг и забормотал путано, как в горячке:
– Замри! Не двигайся, Койн. Ради всего святого, не шевелись. Я убью тебя, если ты сойдёшь с места. Вот так, вот так… Не переживай, рога рисовать не буду. Настоящему чертяке этот маскарад ни к чему, а?.. Тише… тише…
…Тише! Хорошо бы сердце послушалось приказа, а то словно с цепи сорвалось, не стук – грохот. Марвин резко поднялся, стряхивая с себя дурман сонливости и воспоминаний. Олли умер накануне своего восемнадцатилетия, угас от желудочной лихорадки за считанные дни.
Как давно это было!
Но внутри вдруг полоснуло болью так остро, что на мгновение Марвин забыл, как дышать. Комната успела напитаться прохладой, но он не стал греть
