продолжаться вечно. И пусть никто из Семей давно не называет себя так, дух Сицилии веял здесь, клубился, как плотный табачный дым. Кровь Сицилии, пусть порой и в разбавленном виде, была в каждом присутствующем здесь.
– Методы твоего отца устарели, – Лука, наконец, заговорил, вырвав Алека из пространных, философских размышлений, вызванных порцией алкоголя, табака и безотчетного нервного напряжения, вызванного предстоящей, неприятной беседой. – Полиция не дремлет, нельзя просто так брать и убивать публичных людей, Алессандро. Стоило вернуть мне мою дочь. Я бы наказал её со всей строгостью.
Габи, кажется, числилась руководителем каких-то благотворительных фондов, через которые Фальконе часто перегоняли деньги. Она никогда ими всерьёз не занималась, потому Алессандро не брал этот факт в расчёт, да и, честно признаться, забыл о нём. Да и что бы изменилось? Этот факт не отменил бы приговора. Но он услышал, как при слове «дочь» у Луки Фальконе дрогнул голос. Он любил её.
Любил.
А как это вообще?
– Она предала мою семью, не вашу. Не вам вершить над ней суд, – бесстрастно ответил Корелли.
Упрямство Руссо перешло к нему в полной мере. Будь у него возможность отмотать время вспять, вряд ли он поступил бы иначе. Практика разводов в их семье неприемлема, несмотря на то, что другие давно не гнушаются менять постаревших жён на новых, посвежее. Времена меняются, но что-то должно оставаться незыблемым. Он не собирался отступать от правил, которые ему вдалбливали с самого детства. Иначе всё, вся его жизнь не имела бы смысла.
– Ты рассуждаешь, как Руссо, и это выйдет тебе боком, Сандро, рано или поздно.
Фальконе словно услышал его мысли, считал их с его лица. Алек вдруг ощутил странное покалывание в груди – раскаленные спицы, вонзающиеся в пространства между рёбер. Что-то закипало внутри, занималось пожаром. Эйфория? Гордость? Его наконец-то сравнили с отцом. Неужели это всё, к чему он стремился в жизни?!
– Я знаю тебя десять лет, Сандро, этого оказалось достаточно, чтобы понять тебя. Ты – раб своего отца, раб его принципов, ты не можешь воспринимать его со стороны. Воспринимать критически. То, что он бывает не прав, для тебя невозможно, это не вписывается в твою картину мира. Пора учиться думать своей головой, парень. Это последнее, что я скажу тебе, как твой тесть. Как твой почти отец.
Фальконе произнёс это медленно, чётко, словно вворачивая в мозг свёрла, проговорил каждое слово. Сделал затяжку. Его лицо на мгновение исчезло за густыми, белыми хлопьями дыма.
– Наши соглашения аннулируются, – продолжил Фальконе. – Мы возвращаемся к тому, с чего начали. Я хочу, чтобы ты убрал своих людей с западных железнодорожных линий. Считай, это ультиматум.
Корелли ничему не удивился, это было ясно с самого начала. С того самого дня, когда Лео Фалани сообщил ему об измене Габриэле.
– Не могу вам этого обещать, дон Лука.
