нас это не касается, – Видлен заметался вдоль выложенных венков, пока его не остановил Тарабаркин.
– Цитатник, перестаньте бубнить и мельтешить, вы можете спугнуть мои мысли, а они сейчас наиболее востребованы, так как пытаются найти брешь в материальном.
– После подобных посетителей нам впору обращаться за помощью к классикам, но тут без медиума не обойтись.
– Так, идея неплохая, вы знаете, что бы по этому поводу сказал наш Ильич, думаю вот это: «Поменьше политической трескотни. Поменьше интеллигентских рассуждений. Поближе к жизни», – сосредоточенно выдал Видлен.
– Это банально, тривиально, нужен другой выход, но я его пока не могу нащупать, – редко можно было увидеть столь серьёзного, почти озабоченного, Тарабаркина. Он бросил пластиковый стакан из-под кофе на пол, откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза и стал пожёвывать ус.
Вскоре приехал Шансин, привёз горячие беляши, воду, сыр. Надо было выполнять взятый заказ. Наскоро перекусили, загрузили венки, расселись в автобусе и поехали на первые похороны. У всех на душе было тревожно. Драперович теребил чёрную повязку на рукаве, она у него постоянно сползала. Видлен нервно водил пальцем по стеклу. Тарабаркин сидел молча, насупившись, как старый филин.
Они подъехали к обшарпанной четырёхэтажке сталинской постройки в Кривом переулке, пять. Высокие узкие окна обрамляла наполовину обвалившаяся лепнина, в ней с трудом угадывались растительные орнаменты. За свою долгую жизнь дом не раз красили, но в последние годы о нём позабыли, как и о жителях. Среди убогих хрущёвских пятиэтажек он выглядел как плевок эпохи. Под раскрошившейся штукатуркой проступали цветные пятна былого благополучия, в коридоре было сумрачно. Ступени широкой лестницы выкрошились, оголяя проржавевший скелет арматуры.
Шансин поднимался первым, за ним тусклой вереницей брели Драперович, старик Видлен, волнующийся до кобелячьей суеты Тарабаркин. На третьем этаже старая дверь, обитая фанерой, была открыта. На ней ещё красовался номер, добротно сделанный в далёкие годы зарождающейся новой жизни. В дверном проёме топталась согбенная старушка с воспалёнными, красными глазами, в выцветшем платке, постоянно вытирающая краем того же платка распухший нос. Быстро глянув на Шансина, она цепко осмотрела его, буркнула, что, мол, явились, архаровцы, и, ковыляя, скрылась в недрах тёмного коридора. Костя остановился, не решаясь войти, остальные столпились за ним. Тарабаркин, тихо матерясь, растолкал всех и шагнул в квартиру. Она его поглотила со странным шуршанием, пол был устелен старыми газетами. Немного собравшись с духом, Шансин двинулся за ним. Коридор был тесным, вдоль одной стены стояли грубые полки, наполненные пыльными книгами и мелкими сувенирами прошлых лет. С одной стороны открылась узкая комната, в ней на проваленном диване притулились затихшие старики, напротив стоял сломанный стол, вместо одной ножки он опирался на всё те же уже никому не нужные книги.
