Ну вот нашли бы мы твоего Харона… не факт, что он занимается тут незаконными исследованиями.
– Помнится, он был не чужд этой тематики, – проворчал Кратов. – И уж в чем в чем, а в человеческих мозгах вел себя как дома…
– Чтобы тебя успокоить, замечу, – сказал Аксютин, – что на тахамауков и иже с ними твой шарж похож весьма отдаленно. Между прочим, напрасно ты его выкинул.
Кратов немедленно полез в урну, развернул листок и тщательно разгладил ладонями.
– Слишком уж много человеческого, – подтвердил Тиссен. – Нос, например. У гуманоида всегда обязан быть нос?
– Хотелось бы, – промолвил Аксютин. – Из соображений формальной эйдономии.
– А что, если этот ваш Харон… он не эвдемон, а ангелид? – вдруг спросила Лив Беринг.
Муравский колдовал над пультом.
– Вот, – сказал он. – Хочу предложить достопочтенной публике нижеследующий визуальный аттракцион… взамен малохудожественного шаржа… был у меня однажды такой проект…
– Не тяни кота, – сказал Аксютин.
– И в мыслях не имел. Слева – композитный портрет человека европеоидной расы. Справа…
– Тахамаук? – спросил Свифт.
– Нет, ренфанн. Все же ренфанн. А теперь посредством простого морфинга совмещаем оба портрета… Ну, каково?
– Похож, – сказал Кратов. – Определенно похож. И если ты увеличишь долю ренфанна…
– Вот так? – спросил Муравский.
– Н-да, – проговорил Кратов. – Я это лицо навсегда запомнил. В кошмарных снах часто видел.
– У тебя бывают кошмарные сны? – поразился Аксютин. – Кто бы мог подумать!
– Ну хорошо, – сказал Свифт, – допустим, Харон был ангелидом. Хотя этот термин мы употребляем скорее по инерции, здесь он не годится. Что нам это дает?
– Я уже закончила, – сказала Лив Беринг из своего угла. – В пределах Федерации нет человека или человекоподобного существа по имени Харон, имеющего сходство с предлагаемым портретом.
– Харон – это могло быть прозвище, – сказал Тиссен. – Звать его могли как угодно.
Какое-то время все просто молчали.
– Кстати, Консул, а как звали того человека, что вас с ним познакомил? – спросила Лив Беринг.
Мичман Нунгатау в лабиринтах бюрократии
Замок Кебарн, как и все феодальные крепости рыцарской эпохи, изначально, то есть в ту прекрасную пору, когда расстояние измеряли полетами стрелы, был возведен далеко за городскими стенами. Но город со временем разросся так, что почти втянул его в свои пределы и с наглостью нувориша-простолюдина распорядился его неприступными стенами из векового замшелого камня по-своему. Замок был выпотрошен, как редчайшая глубоководная рыба, подаваемая к столу гурмана; с его внутренностями обошлись примерно так же, как и с рыбьими. Истлевшие гобелены с картинами подвигов давно утерявших имя воителей были содраны, наполовину осыпавшиеся витражи
