место!), по указателям, на подсекающихся еще от эмоциональной встряски ногах он добрался до искомого Персоналиума. Здесь он окончательно утратил врожденную наглость и внушенную новым работодателем веру в собственную значимость, не говоря уже о приподнятом настроении, с каким он переступал заветный порог.
Выгнутые широкой дугой мраморные ступени нисходили в ад.
Ад был беспределен и суетен, как ему и полагалось.
Сделав с десяток шагов по ступеням, мичман Нунгатау нырнул в него с головой и окончательно заблудился. Он, следопыт Злого Дракона, личность почти легендарная, утратил всякую надежду как-то ориентироваться в этом хаосе и пережил внезапный приступ детского страха. Примерно таким же болезненно одиноким и потерянным он чувствовал себя много лет назад, посреди дымящихся руин и окровавленных тел в Скунгакском порту, сразу после удара сил умиротворения по беснующейся толпе, один из немногих уцелевших – потому только, что в приступе внезапного гуманизма командующий силами умиротворения запретил убивать детей, но, конечно же, не распространил этот запрет на их родителей…
Мимо него проносились самодвижущиеся тележки, доверху нагруженные запечатанными пакетами и боксами. Пробегали, проходили и шествовали спесивые официалы, в чинах не ниже гранд-капитана или приближенного советника. Чины поплоше, среди которых, возможно, были и мичманы, проносились в гравитационных поясах по запутанным траекториям под необозримыми сводами. В иных обстоятельствах аттракцион «Летающий мичман» выглядел бы забавно… да только не до веселья было сейчас бедному заплутавшему кхэри! А впереди простирался лабиринт, за разноцветными перегородками которого жила собственной жизнью чудовищная бюрократическая машина, и у чужака не было здесь ни малейшего шанса на успех его безынтересного этой машине предприятия. Повсюду были рассеяны указатели на всех официальных языках Черной Руки. Полевому унтеру, привыкшему изъясняться на полукриминальной солдатской фене, эти указатели были как мертвому припарка…
Титул и герб, еще недавно сиявшие в мыслях Нунгатау ярко и зримо, вплоть до щербинок на чеканке и налипших соринок на свежей краске, трепетали и таяли дымными призраками, и вовсе намереваясь растаять при первом дуновении ветерка.
Мичман сцепил зубы. «Нет, – подумал он в отчаянии. – Я не пропал в Нтанском аду и Ктетхонской тундре. Не пропаду и здесь. Клянусь всеми демонами и Стихиями, я, первый т’гард Нунгатау… а я стану им, даже если мне придется притащить всех келументари Вселенной к ногам гранд-адмирала в собственной пасти!.. – я превращу этот муздряг в свой родной дом».
Ему понадобилось сделать несколько глубоких вдохов и произнести про себя, с переходом на полушепот, самое длинное ругательство, какое только пришло на ум. И только после такой психологической подготовки наконец вернулись присущие ему дерзость
