лез в самое пекло, что замечал его начальник и о чём постоянно докладывал выше. Ещё он умудрился оказаться временным фельдшером, что свидетельствовало об его природном уме. Сын его, не менее отважный в бою, покрыл себя славой героя Кавказа и обороны Севастополя. Пуля его никак не брала, а раны заживали как на собаке. Множество соратников оставалось лежать там, где Евграф Охотин каким-то чудом умел уцелеть. Сам Яков Бакланов и другие кавказские псы войны – Засс со Слепцовым12 ценили Евграфа. И этим всё сказано. Портрет полковника Евграфа Охотина кисти безызвестного московского мастера украшал стену кабинета генерала Гордея Евграфовича Охотина, героя трёх Туркестанских походов и Турецкой войны. Отставной генерал готов был сидеть за работой денно и нощно, лишь бы не задумываться о будущем своей семьи, но упиваться её славным прошлым. Спокойный взгляд отца с портрета призывал к деланию, но не пустому сокрушению о своих бездарных сыновьях. «Просто не верится: из восьми сыновей, лишь один составил исключение и станет офицером, согреет стареющую душу своими кавалерийскими погонами. И за что мне такое, Господи?» Внезапно в кабинет генерала вошёл его давнишний денщик, ставший за бесконечную череду беспокойных лет другом. В руках вошедшего был конверт:
– Гордей Евграфович, батюшка, вот Вам от Глебушки куверт. Надеюсь, всё в порядке и ничего дурного не случилось.
Генерал пробежал лист крупно размашисто исписанной бумаги, нахмурился, но ответил денщику, что всё хорошо, но сын не сможет прийти и поздравить отца своего послезавтра с днём ангела, поскольку вынужден срочно ехать по долгу службы в другой город о чём сожалеет изрядно. «Этот хоть делом занят, но отца уважить времени конечно нет…»
– Слава Богу, что ничего дурного с юношей не случилось.
– Ну хватит мне на сегодня работать, Господа гневить, ведь день-то такой особенный, – промолвил задумчиво Гордей, – не резануться ли нам в четвертной, а Прош?
– С превеликим удовольствием, что меня касается, батюшка, – последовало скрипучим голосом из уст сухого маленького, преждевременно состарившегося, человечка с вялой обвисшей кожей, некогда бьющегося бок о бок со своим более удачливым почти ровесником, утопающем в орденах, при окладистой генеральской бороде на мясистом полнокровном лице, изборождённом глубокими морщинами.
Старики уселись за партию четвертного бостона. Игра не пошла. «Только от книг оторвался и – началось! Всё те же чёрные, вернее – серые, убийственно серые мысли. И лезут и лезут, ничем их не уймёшь, аж тошно! Мельчает всё. Новое поколение уже не то. Ни боевого задору, ни здоровых побуждений и желаний. Где былой русский солдат, где «усач-гренадер?…» Со вздохом Гордей Евграфович выпалил:
– «Богатыри не вы». Ещё Михаил Юрьевич сказал. Ведь как подметил! Народ мельчает.
Собеседник генерала вскинул брови: «И что это старик чудит? Не к добру
Даже казаки не могли справляться с отважными горцами, знающими каждую тропку и способы ведения войны в лесах и горах, кроме наиболее матёрых из русских, так называемых «кавказцев», подобных знаменитому донцу Бакланову, ветерану Турецкой войны 1828 года, или выходцу из немцев Григорию Зассу, герою Лейпцигской битвы. Николай Слепцов из пензенской аристократической семьи, ещё будучи юнкером, попал на Кавказ. Быстро продвинулся до командира полка, сжился с казаками и прославился даже среди матёрых «кавказцев» своей неописуемой храбростью.
