оно так, только сын видел, кто именно из его кармана телефон вытаскивал, и есть свидетель.
– Кто?
Я достал из кармана лист бумаги. Участковый пробежал по нему глазами.
– Какой же это свидетель, тут ни имени его, ничего?
– Зато есть клички преступников. Сын это подтверждает, – для убедительности соврал я, поскольку поговорить с Алёшкой пока не было возможности.
– Это я вижу, лица известные. Что, и Чекмырёв пинал?
– Какой Чекмырёв?
– Чика.
– Вроде да. Во всяком случае, там был.
– Там был… Мало ли кто там был. Но это хорошо, что вам имена известны.
Заподозрив в последнем замечании расположение, я рискнул спросить:
– А правда, что Чика ногой в полицию дверь открывает?
– Не знаю, – тут же нахмурился майор и, опять взявшись что-то записывать, добавил: – Ко мне не открывает.
– Стало быть, не надо другое заявление писать? – ещё раз переспросил я.
– Я уже вам всё сказал, – не отрываясь от дела, отозвался он.
– Да! Чуть не забыл. Надо бы срочно видео из клуба взять, а то как бы директор клуба и то, что есть, не уничтожил.
– Не беспокойтесь, работа уже ведётся, – так же, не отрываясь от писания, заверил участковый и, наконец, дописав, сказал со вздохом: – Ну вот и всё, идёмте.
– Куда?
– В дежурку, дело по инстанции передавать.
Мы вышли из кабинета, я шёл впереди, майор следом, в коридоре дежурной части он постучался в остеклённую, зарешеченную, как и огромное, во всю стену, ограждение, дверь, и, когда ему открыли, заходя внутрь, спросил сидевшего за столом дежурного:
– Куда с тяжкими телесными, в криминалку?
– Да.
Я сказал до свидания и вышел на улицу. В душе опять замаячил лучик надежды. Уж теперь-то, подумал, когда такой серьёзный диагноз и все фигуранты налицо, возьмутся за дело. По прежней советской жизни я помнил, что групповые преступления более тяжкие, чем одиночные, а тут налицо ещё и ОПГ (организованная преступная группировка). И уже представлял, как всю эту сволочь наконец задержат и водворят на скамью подсудимых.
Какой же я был наивный!
И хотя за дело действительно взялись, однако совсем не так, как мы ожидали.
На Казанскую, ставшую с недавних пор ещё и Днём народного примирения, служили с утра. И на этот раз на клиросе пели все кто мог: Катя, обе дочери, приехавшие семействами, зять Игорь, окончивший музыкальное училище и работающий заведующим сельского клуба, где жили его родители. Наша младшая, двенадцатилетняя Лиза, петь не умела или не смела, поскольку вбила себе в голову, что у неё слуха нет, и поэтому присматривала за племянницами, сидящими на лавке и мотающими недостающими до полу ножками в красненьких колготках и лакированных ботинках. У обеих из белых бантиков над розовыми ушками торчало по два русых хвостика. Миша, явно тяготясь этим, алтарничал. Словом,
